Ночной мотоциклист (сборник). Виктор Смирнов

и нож.

      – Идет проверка… Оружие у вас? Покажите, пожалуйста.

      Шабашников принес карабин и стал рыться в брезентовой полевой сумке. Комаровский, бегло осмотрев ружье, с интересом следил за поисками. Наступила тишина.

      – Нет ножа, – растерянно пробормотал Шабашников.

      – Поищите хорошенько.

      Ножа, как мы и ожидали, нигде не оказалось. Через несколько минут мы уже знали, что у охотника исчезли также старые кирзовые сапоги сорок второго размера, и получили заодно подробное описание ножа: золингеновская сталь, лев и пальма на лезвии, наборная рукоятка.

      – Когда вы в последний раз видели нож?

      Шабашников наморщил лоб.

      – Да вот позавчера…

      – Восьмого августа? – Комаровский бросил взгляд в мою сторону. Преступление было совершено в ночь с восьмого на девятое.

      – Ну да, восьмого… Я ходил к соседям, к Зуенковым, проводку чинить и брал нож для зачистки провода.

      – Может быть, забыли там?

      Комаровский предоставлял ему возможность выкрутиться.

      – Нет, принес, положил в сумку.

      – Ну а дальше? Вспомните подробности. Вечером и в ночь с восьмого на девятое вы были дома?

      Комаровский задавал короткие вопросы, словно гвозди вбивал. Он толково вел этот разведывательный допрос. Я чувствовал, что еще немного – и Шабашников сам загонит себя в угол.

      – Дома… Вообще-то плохо помню… Под хмелем был.

      И тут я увидел, как в нем шевельнулся страх, выполз из-под спиртной дремы. Глаза меняли выражение – словно диафрагма открылась в объективе и реальная жизнь вместе с сумрачным светом дождливого дня хлынула внутрь. Диафрагма открывалась все шире, и чем больше вбирали в себя глаза Шабашникова, тем сильнее росла в них тревога. Он был не так уж стар, это ясно чувствовалось сейчас.

      – Щеночков я продавал в тот день, – сказал охотник. – Щеночков. Жалко мне их всегда, вот и…

      Он вдруг улыбнулся мне. Улыбка была жалкая, заискивающая. Да, вот так оно и бывает. Пьяная дурь, неожиданная вспышка алчности и жестокости. И ничто не остановило его, одурманенный мозг не поставил ни одного барьера.

      – Собаки! – забормотал хозяин, протягивая мне фокстерьера. – Посмотрите: Тюлька, такого фокстерьера нигде не увидите. Любого лиса возьмет! Люблю я собачек…

      Он сказал это так, будто любовь к собакам могла оправдать любой его поступок.

      Тюлькины смешливые глазки-бусинки затерялись в завитушках белой шерсти. Шабашников и впрямь любил собак – фокстерьер был чист и вычесан. А в доме творилось черт знает что.

      – Значит, в ночь с восьмого на девятое вы были дома? – еще раз спросил Комаровский.

      – Где же еще?

      – И выходит, только в тот вечер или ночью ваш нож и сапоги могли быть похищены?

      – Не знаю, – пробормотал Шабашников. – Наверно.

      – В таком случае необходимо задержать вора. Мы осмотрим место происшествия…

      – Да зачем? – замахал руками Шабашников. – Мелочь какая! Не надо, ни к чему, идите себе занимайтесь делом.

      – Вы понимаете всю важность происшедшего?