Ночной мотоциклист (сборник). Виктор Смирнов

оно – словно нарастающий бег конницы… Вклинивается в траурный марш и одолевает его. Мотив, который олицетворяет детство, превращается в торжественный гимн. Молодость вечна, если ты способен к страсти, подвигу. Все быстрее скачут всадники…

      Так всегда действует музыка. Накипь слетает с сердца. Все проясняется. Я и он. Мы противостоим друг другу в немой схватке. Он расчетливее, хитрее меня. Он знает, что, совершив изощренное злодейство, не оставил следов, которые могли восстановить против него закон. Закон придуман справедливыми людьми, которые хотели исключить возможность ошибки. Это тот случай, когда ты догадываешься, кто преступник, и не можешь ничего поделать. Он все предусмотрел.

      Но я не выпущу его. У военных есть выражение «вызвать огонь на себя». Я попробую…

      – Ну вот, у тебя лицо посветлело, – говорит Ленка. – Я же знала…

      В темном окне я вижу целое созвездие. Там поселок строителей. Сотни семей за стеклами, как сотни миров. А в доме Осеева не зажгутся окна. Убийца еще ходит по городу. Пока убийца на свободе, смерть всегда может ступить на порог дома. Может войти и в эту комнату.

      – Ленка, мне пора.

      – Вы уже на посту, лейтенант?

      – Ты все посмеиваешься?

      – Нет, – она серьезно смотрит на меня. – Мне не хочется, чтобы ты уходил так внезапно. А может, лучше было бы, если б ты совсем не приезжал…

      – Может.

      Мы молчим. Между нами пролегли несколько лет. И Жарков. И многое другое. Нам трудно теперь отыскать дорогу друг к другу. Но, может быть, она существует, эта дорога?

      – Почему признался Шабашников?

      Комаровский упрямо смотрит в стол. На жилистой тонкой шее дергается кадык.

      – Не знаю… Он в таком состоянии, когда все безразлично. Майор ярко нарисовал перед ним, как произошло убийство. Вчера Шабашников сказал: «Может, это в самом деле я? В беспамятстве. В городе меня, наверно, осудили. Уж все равно». Сегодня он признался.

      – Ну а вы?

      – Что же мне кричать: «Не ты!» – говорит капитан. – У одного майора одна точка зрения, у другого – другая.

      – Но у вас свое мнение!

      – Вам двадцать четыре года, Павел Иванович, – устало говорит Комаровский. – Вам легко. Могу только завидовать.

      Да, мне двадцать четыре, я не был старшиной и не приобщился ко всем жизненным сложностям. Я шел по расчищенной дорожке. Можно и дальше идти не спотыкаясь. Пристроиться кому-нибудь в хвост, как это делают шоферы в тумане. Пусть он, другой, принимает решения. Помилуйко, например. Он вытянет и сумеет оценить адъютантскую преданность. «Тики-так!»

      – Боюсь, что это как раз то дело, когда долго бьются, но виновного так и не находят, – говорит капитан. – Шабашникова не засудят, нет. Одного признания еще мало. Вот увидите.

      Себя или меня успокаивает начальник колодинской милиции? Во мне волной поднимается злость. Неужели он, подлинный преступник, сумел перехитрить всех? Помилуйко не в силах отказаться от приманки. Я черпаю воду решетом. Комаровский ждет.

      – И все-таки мы найдем, – говорю я капитану. – И вы мне поможете.

      Комаровский после