Ночной мотоциклист (сборник). Виктор Смирнов

бородатая личность, которую я возил на «Волге».

      Я перевожу взгляд на Комаровского. Долговязый капитан сочувственно и виновато улыбается.

      – Да, показания безупречны. Алиби…

      – Он как на духу все выложил мне, – гремит Помилуйко. – Тики-так. Вот, Чернов. Жизнь посложнее наших схем.

      Он подмигивает и шутливо грозит коротким пальцем.

      – Ох, Чернов, молодец! Не успел приехать, невесту чуть не отбил. Напугал мотоциклиста! Молодежь. За ней глаз да глаз нужен. А, Комаровский?

      Начальник колодинской милиции улыбается в ответ. Это характерная улыбка капитана, который откликается на шутку майора. Субординационная улыбочка. А мне невесело. Дал я маху с этим Жарковым. Что ж, остается лишь признаться майору, что расследование заходит в тупик?

      – Видимо, вы тут усложняете, – говорит майор сочувственно. – Комоловщиной занимаетесь, интеллигентскими штучками. Надо нам вернуться к этому Шабашникову. Но ты не огорчайся, Чернов. Не твоя вина.

      Он предоставляет мне возможность принять сторону сильного. В данной ситуации сильная сторона – майор Помилуйко.

      – Я продолжаю сомневаться в причастности Шабашникова к преступлению.

      Две сердитые морщинки появляются на лице майора.

      – А твои ли это сомнения? Ты еще молод, легко поддаешься влиянию. Посуди сам: ты логично замечаешь, что сапоги и нож могли быть похищены только одним из тех, кто посетил Шабашникова вечером восьмого августа. Так? Ни Лях, ни Малевич, ни Анданов, ни Сащенко, судя по твоим же правильным заключениям, не могут быть замешаны в преступлении. Отпадает и последний, Жарков. Ну?

      Я молчу. Все ясно. Дело, за которое взялся Помилуйко, должно бьггь раскрыто в короткий срок. И баста! Эх, если бы не болезнь моего либерала шефа…

      – А ведь улик, свидетельствующих против Шабашникова, достаточно. Надо только доработать кое-что. Тики-так!

      Он практик, Помилуйко, он умеет «глядеть в корень». Шабашников – это синица в руки, тогда как я со своими сомнениями предлагаю ловить журавля в небе… А что, если этот журавль окажется «глухарем», безрезультатно закончившимся делом?

      Я смотрю на Комаровского. Он молчит.

      – Я остаюсь при своем мнении, – говорю я. – Исчезновение дневника, следы горючего на бумагах – не вижу ответа на эти вопросы. Прошу дать мне возможность доработать версию согласно плану, намеченному Комоловым. Вы ничем не рискуете.

      Майор не любит возражений, но, очевидно, мне удалось преодолеть робость и произнести свою речь с достаточной убежденностью.

      – Ну хорошо, – поморщившись, соглашается Помилуйко. – Попробуй. Только не напортачь. А я займусь Шабашниковым. Тики-так!

      13

      Вот теперь я могу выполнить указание врача и отлежаться в номере как следует, баюкая обожженную руку…

      Неужели я не способен самостоятельно вести разыскную работу? Быть может, я из тех, кто вечно путается в противоречиях и догадках, не в силах сделать определенный, четкий вывод? Эх, подвел Жарков, подвел!

      Медный