На Севере диком. Церковно-историческая повесть. П. А. Россиев

край населяющих, о язычниках-кочевниках, в частности. В свою очередь, побывавшему в Лукоморье паломнику хотелось поделиться впечатлениями, которые отличались яркостью или были бледнее, смотря по рассказчику. Простой горожанин не умел так складно, так красно, так щедро поделиться увиденным, как более грамотный инок или калика перехожий, много на своем веку потолкавшийся среди разного люда, много повидавший, достаточно наслушавшийся всяких повествований, россказней и бывальщин и кое-что заимствовавший от языка краснобаев. А в тепле иерейского домика, за столом, на котором яства, угощения ради поставленные, дымятся, язык еще больше развязывался, и беседа лилась без конца. Митрофан слушал чернеца или калику, и жизнь поморян рисовалась перед ним во всей полноте. Все в этой жизни было необычно, все по-иному – иной уклад, иные нравы.

      Митрофан спрашивал чернеца:

      – А ты, отче, в бытность свою у преподобного Савватия не видал ли лопи?

      Чернец отвечал:

      – Лопи-то… Нет, где ж было ее видеть! Она далече от обители. Во Христа не верует, так почто ей в святую обитель приходить?

      Слыхать слыхивал. Сказывали люди: живет-де та лопь нечестивая, яко «зверие дивие». Шкурой оленей прикрываются, и все токмо сыроядцы.

      – И к ним в пустыню соловецкие иноки не заходят?

      – Господь ведает. Может, и апостольствуют.

      – Не может же, отче, эта лопь пребывать всегда во тьме! – воскликнул Митрофан с какою-то горечью. – Ведь не может, скажи, не может?

      Инок развел руками.

      – В Писании сказано, – отвечал он, – Господь всем человеком хощет спастися, и в разум истины прийти. За всех Он пострадал и потому всем отверзает объятия Своей Божественной любви. Истинно, будет некогда день, когда все языцы обратятся к Нему, и будет едино стадо, и един Пастырь.

      От калйк перехожих Митрофан узнавал больше про Поморье и поморян; правда, калики тоже не всегда и не все видали дикую лопь, но они не останавливались перед вымыслом, которым пересыпали правду. Иным из них доводилось встречать лопарей в Москве, куда всегда тянуло калйк перехожих по той причине, что нигде они не находили столько благодетелей, как в стольном граде. За рассказ, за духовный стих калика там получал не только обильную трапезу в боярском доме, но и ночлег на пуховой постели.

      Митрофан любопытствовал: встречался ли калика с лопью и где?

      – Доводилось, ох, доводилось, – отвечал тот, и отвечал так, как будто со словом «лопь» у него соединялось воспоминание о пережитом ужасе.

      – Где встречал-то их? – допытывался Митрофан, и сердце его билось тревожно. – Не в Соловецком ли монастыре?

      – Довелось и тамо-тко, – отзывался калика. – Видел я лопь, не к ночи она будь помянута, и в Москве близ великокняжеского терема.

      Митрофан насторожил слух, посунулся вперед.

      – Ну! Ну!

      – Ну, ин, образа она звериного. Шерстью покрыта, ровно вот нежить какая. Руки длинные-предлинные, а глаза с зеленым