Идентичность. Леонид Подольский

песни Утесова или Горовца, а где и «семь сорок» играли. Антисемитский Киев в тот день превратился в Иерусалим. И в пятьдесят пятом опять пуримфест, когда реабилитировали членов Антифашистского комитета. Нет, вы представляете, расстреляли за антифашизм… Только, сдается мне, самый главный пуримфест впереди. Когда распахнутся двери и фараон нас отпустит.

      – Лехаим¹³⁹, – закончил Голдентуллер. – На следующий год в Иерусалиме.

      – Лехаим, – поддержал папа.

      16

      – Как у вас? – Лёня запомнил, что спрашивала жена Голдентуллера тетя Хася. – У нас тут хуже всего. В институты с пятым пунктом совсем не берут. У соседей парень очень талантливый по математике, олимпиады выигрывал, учителя говорили: вундеркинд – в Киеве никуда не смог поступить. Поехал учиться в Ростовский университет. Вроде в России тоже антисемитизм, но не настолько.

      – Да что там, взять хоть медицинский. Тут уже никаких секретов: не физика и не математика. Ракет не делают, – перебил жену Голдентуллер. – У Хаси есть родственница, чудесная девушка, отличница. Три года поступала в Киеве. Резали специально. Пришлось ей ехать поступать в Ташкент к родственникам. Чтобы стать обыкновенным участковым врачом. Без всяких перспектив.

      – У нас тоже растет сын, – поддержала мужа Хася Григорьевна. – Еще маленький, только первый класс закончил, а уже голова болит. Что-то с ним будет?

      – Его как-то обозвали жидочком. Так он всех троих отлупил. Нас потом вызывали в школу, – с гордостью похвастался Михаил Иосифович. – Больше не смеют, боятся.

      17

      Однако самое сильное впечатление у Лёни осталось от посещения маминого племянника Аркадия. Лёня часто потом удивлялся: вроде бы папа всегда был в курсе всех новостей, следил за всем, а тут вроде как сюрприз.

      Они вошли, на столе лежала книжка Евтушенко, Лёня стал листать. Он листал, ничего не подозревая, скорее всего, не слышал прежде эту фамилию – Евтушенко. Ничего не слышал – ни про вечера в Политехническом, похожие на митинги, где выступали Евтушенко, Вознесенский, Рождественский… От этих вечеров-концертов и возникло, скорее всего, слово «оттепель», введенное в оборот Эренбургом¹⁴⁰. Эренбург его не произнес, – это название его повести, и другое слово: «шестидесятники». Но он не знал ничего – провинциал все-таки, мало что до провинции доносилось…

      И вот тут, с его ли легкой руки или нет, жена Аркадия Люба – да, Люба, или Лана, ведь столько лет прошло – заговорила, обращаясь к папе:

      – Дядя Гриша, вы читали «Бабий яр» в «Литературной газете»? ¹⁴¹ Написал Евтушенко. Сказал-таки правду.

      Вот тогда и впечаталась – на всю жизнь – эта фамилия: Евтушенко. И название: «Бабий яр». И слова.

      Папа что-то сказал неопределенное, ни «да», ни «нет», ему, очевидно, стало неловко, а Люба принялась декламировать:

      «Над Бабьим Яром памятников нет.

      Крутой обрыв,