Идентичность. Леонид Подольский

не выдерживали, теперь же отъезд евреев стал массовым. Уехали вскоре и Вишневецкие – от греха подальше, из-за того, что дядю Пиню арестовали и объявили американским шпионом, а через несколько месяцев расстреляли.

      Крымский проект – от взлета до падения – не просуществовал и полутора десятков лет. Закончилось же все очень печально: судами и расстрелами сотрудников «Джойнта».

      После войны о еврейских колхозах больше не вспоминали.

      10

      Много лет спустя, когда Леонид Вишневецкий вспоминал раннее детство, ему казалось, что одним из первых услышанных им слов была фамилия Михоэлс⁹⁰, хотя, очевидно, быть этого никак не могло. В январе сорок восьмого, когда Соломона Михоэлса убили в Минске, инсценировав наезд грузовика на улочке бывшего гетто, Лёнциню не было и года. Скорее всего, про это убийство, знаковое, символическое, чуть ли не ритуальное – Лёня точно помнил, что от отца – он услышал значительно позже. И даже, скорее всего, вовсе не ему папа рассказывал…

      …Но вот что Лёня запомнил совершенно точно, на всю жизнь, так это папу, когда тот возвращался с работы. Вид у папы был очень усталый и взгляд потухший, виноватый, словно он в чем-то провинился и просил прощения у Лёнечки.

      Лёнечке года четыре было или пять… В то время папа особенно был нежен с сыном, подолгу гулял вечерами и даже согласился соорудить парусный корабль, хотя строить корабли папа совершенно не умел и при первом же спуске на воду плоскодонное странноватое чудо перевернулось в корыте.

      Лёнечке казалось, что папа хотел запомнить это время и чтобы Лёнциню тоже запомнил, навсегда, словно что-то могло случиться, будто папа ждал беды. Боялся, что эта жизнь, прекрасная, казалось Лёнечке, хотя – куда уже, нелегкая была жизнь, с очередями, нищенская, в постоянном страхе, но это – у других, а Лёнечке казалось: прекрасная, – так вот, папа словно боялся, что эта жизнь может в любой миг оборваться. Бывало, на глаза у папы наворачивались слезы или он о чем-то очень сильно задумывался. Так сильно, что на мгновение забывал о Лёнечке, и думал о чем-то совсем другом, своем, печальном.

      Папы давно не было в живых, когда Леонид Вишневецкий пришел к выводу, что это было время «дела врачей» или казни членов Еврейского Антифашистского комитета. Как раз примерно в те же дни сослуживец сказал маме: «Я вместе с вами в Джойнте не работал», а дедушка по многу раз за день восклицал: «Не может быть, чтобы Перец Маркиш»⁹¹ или «Не может быть, чтобы Лев Квитко»⁹². Но чаще всего дедушка восклицал: «Не может быть, чтобы Лина Штерн»⁹³. Про Лину Штерн, первую женщину-академика, в то время ходили легенды, будто она работала над проблемой бессмертия и будто сам Отец народов ее пощадил, то есть ее не расстреляли, как других⁹⁴, а дали всего три с половиной года и еще пять лет ссылки, – потому что вождь надеялся, что она разработает препараты, которые продлят ему жизнь. Хотя, скорее, тут другое – Лину Штерн, многие