Неразгаданное сердце. Барбара Картленд

ты на семь лет отправилась в монастырь. И, прежде чем ты сможешь оттуда уехать, у тебя будет предостаточно времени поразмыслить над тем, что лучше – быть английской герцогиней или терпеть нищету и убожество исправительного дома.

      Ответа не последовало. Вирджиния отвернулась и спрятала лицо в одну из шелковых подушек. Вполоборота ее фигура выглядела еще более тучной и почти уродливой. С минуту миссис Клей молча смотрела на дочь; затем она сжала губы, и ее слегка выдающийся вперед подбородок показался более твердым и волевым, чем обычно.

      – О господи! Чем я заслужила все это? – произнесла она таким тихим голосом, что вряд ли дочь расслышала.

      В последующие дни Вирджиния едва сознавала, что происходило вокруг нее. Похоже, шок от откровений матери и то решение, которое ей пришлось принять против воли, совсем подорвали ее силы.

      Каждый день приходил врач и почти каждый раз менял ей диету. Ее заставляли есть питательные блюда всех видов и названий. Служащие «Клей корпорейшн», охватывающей весь континент, добывали редчайшие лакомства со всей Америки.

      От малокровия Вирджинию принуждали пить бычью кровь. Сливки от джерсийских коров доставляли в Нью-Йорк прямо с ферм Клеев, чтобы они были чистыми, не отравленными городским воздухом. Овощи и фрукты из семейных поместий в штате Вирджиния, именем которой ее окрестили, везли на поезде сотни миль для аппетита и румянца, который никак не хотел появляться на ее отвисших щеках. Французское шампанское, испанский херес, русская икра, страсбургский гусиный паштет – вот далеко не все деликатесы, которые ей приходилось поглощать, а не то поднимался невообразимый шум. Иногда ей казалось, что она движется, говорит и действует как во сне. Она часами выстаивала на примерке приданого и к концу ее чувствовала себя такой же усталой, как в начале.

      Только оставаясь одна в своей комнате, Вирджиния спрашивала себя, есть ли какой-нибудь выход. Иногда она представляла, как осторожно выскользнет из комнаты, сбежит вниз по мраморной лестнице, отомкнет тяжелую дверь красного дерева и окажется на Пятой авеню свободной и вольной, как птица. Но, даже воображая все это, она сознавала неосуществимость своих помыслов. Вирджиния чувствовала себя такой усталой и больной, что по утрам с трудом поднималась с кровати, так что о побеге не могло быть и речи.

      Иногда ей казалось, что у нее в мозгу поселился кто-то и смеется над ней. Она даже различала смех этого существа. «Ты толстая и никчемная!», «Глупая толстуха!», «Толстуха-уродина!», «Толстая размазня!» – голос издевался над ней, а то вдруг принимался твердить без устали: «Он женится на тебе из-за денег! Он женится на тебе из-за денег! Он женится на тебе из-за денег!»

      Когда голос звучал, ей казалось, что она видит свои деньги – горы монет, золотых, блестящих; они заполняют комнату до потолка, а затем, будто перелившись через край, скользят ей навстречу, обволакивая своим твердым холодным сиянием.

      – В самом деле, Вирджиния, – как-то раз заметила ей мать, – ты живешь словно в полусне. Я обязательно поговорю с доктором Хаузеллом – или