Воспоминания торговцев картинами. Амбруаз Воллар

название Питон-де-Неж. В шестнадцать лет родители разрешили мне отправиться туда на экскурсию.

      – Ах, вот уж где белый цвет – так это белый цвет! – воскликнул я.

      – Тут есть и голубой, мсье, – произнес у меня за спиной негр.

      Я присмотрелся повнимательнее и должен был признать, что негр прав: на снегу действительно лежали голубые отсветы. Но почему, рассуждал я, несмотря на эту голубизну, он кажется таким ослепительно-белым? Много лет спустя, наблюдая за прачкой, полоскавшей белье, я спросил:

      – Для чего вы добавляете синьку в воду, которой споласкиваете белье?

      – Чтобы оно было совсем белым, – ответила женщина.

* * *

      Однажды я обнаружил дома альбом, когда-то принадлежавший моему деду. В нем оказалось множество репродукций мундиров, которые носили офицеры французской армии, и я пришел в восторг при виде стольких великолепных военных. Ах, если бы я когда-нибудь смог надеть на себя один из этих красивых костюмов!

      И вот как-то в воскресенье, выходя из собора после торжественной мессы, я замер от изумления, увидев нескольких офицеров, одетых в мундиры еще более пестрые, чем те, что были в дедушкином альбоме. Я навел справки и узнал, что это морские врачи и фармацевты. На голове у них были фуражки, украшенные узорами, так что их легко было спутать с головными уборами генералов, а на спине сверкало чудесное солнце, все из золота. Единственное различие между двумя формами состояло в окраске бархата воротника и обшлагов, которые были зелеными у фармацевтов и малиновыми у врачей. Свой выбор я остановил на последнем цвете, сообразив, что золото блестит на малиновом фоне ярче, чем на зеленом.

      Определившись, я заявил отцу: «Я хочу быть морским врачом!..» – «Во всяком случае, – сказал он хладнокровно, – я советую тебе для начала исправить оценки в лицее».

      Спустя некоторое время учитель по литературе, большой почитатель Виктора Гюго, предложил написать сочинение на тему «Гротеск в произведениях древних и современных авторов». Вспомнив, что эта тема раскрыта в предисловии к «Кромвелю», я как ни в чем не бывало списал все у поэта. И учитель оценил мое сочинение как самое… плохое! Несмотря на свое преклонение перед Гюго, папаша Жейо не увидел в моей работе ничего, кроме восторженности. Она показалась ему какой-то нелепой и до такой степени высокопарной, что он, желая показать моим одноклассникам, до чего может доходить пафос, прочитал сочинение вслух, и класс, слушая его, покатывался со смеху. Оскорбленный до глубины души, я хотел было сознаться в обмане, но, подумав, решил, что благоразумнее промолчать: приближался экзамен на бакалавра, а папаша Жейо был не только преподавателем, но также выполнял обязанности экзаменатора…

      На Реюньоне степень бакалавра была в глазах семей настолько же престижной, насколько она внушала ужас ученикам. В довершение всего экзаменационная комиссия состояла в том числе и из судей, и легко себе представить, как были напуганы лицеисты, когда они вдруг оказывались перед прокурором Республики