Город под кожей. Джофф Николсон

несколько раз моргнула и, не глядя на собеседника, без выражения ответила:

      – Нормально.

      – Я рад, что ты согласилась приехать.

      Если фраза и показалась ей странной – разве у нее был выбор? – то она не подала виду. Возможно, ее ничего больше не удивляло.

      – Не жизнь, а сплошной кошмар, верно?

      Женевьева повела плечами: какая, мол, разница?

      – Я не напрашивалась на встречу.

      – Что правда, то правда, – согласился Вроблески. – Кстати, во что это ты закутана?

      – В занавес, – ответила она. Похоже, она посчитала это объяснение достаточным или попросту не захотела вдаваться в детали.

      – И ты под ним голая?

      – Под одеждой мы все голые.

      – Очень глубокая мысль, – тихо произнес Вроблески. – Покажи.

      Женщина помедлила ровно настолько, чтобы отпить еще глоток и поставить бокал на пол, и плавно, величественно поднялась, позволив бархатному занавесу – если это был действительно занавес – опуститься сзади на кресло. Полностью обнаженная, она потянулась, ища опоры, кончиками грязных пальцев к краю рельефной карты, но Вроблески подал воспрещающий знак. Тогда женщина отступила на шаг и искоса взглянула на собственное молочно-бледное отражение в стекле оранжереи, затем с невозмутимым спокойствием перевела взгляд на Вроблески.

      – Я хочу, чтобы ты повернулась ко мне задом, – сказал он.

      – Как угодно.

      Женщина выполнила указание, словно позировала на уроке рисования. Вроблески поднялся и подошел к ней почти вплотную. От тела исходило тяжелое амбре – запах лука и застоявшегося пота, но хозяин дома не обратил на него внимания. Он пристально всмотрелся в татуировку на спине женщины.

      – Когда ты ее сделала?

      – Не я сделала, а мне.

      – Кто?

      – Не знаю. Я не видела его лица. Кто угодно мог быть. Даже ты.

      Вроблески никак не отреагировал на колкость.

      – Меня привязали, – продолжала Женевьева, – к металлическому столу. Где – не знаю. В каком-то подвале. А может, и нет. Где именно это случилось – неважно, так ведь?

      – И с тех пор ты живешь на улице?

      – Я всегда жила на улице.

      – Тебе известен смысл этой татуировки?

      – Смысл? Что ты имеешь в виду?

      – Да ты, я погляжу, философ. Я имею в виду, что эта татуировка – карта, верно?

      – Ты хорошо соображаешь. Я долго думала, прежде чем дошла своим умом.

      – Тебя не интересует, карта чего именно?

      – Раньше интересовало. Потом я перестала о ней думать. Что бы там ни было на карте, я туда не хочу.

      – Как знать… Возможно, ты там уже побывала, – заметил Вроблески, продолжая внимательно рассматривать тату, щурясь от недостатка света, как путешественник, завороженный надписью на стене заморской пещеры. Он сделал еще шаг и протянул руку, как бы желая дотронуться до женщины, но кончики его пальцев замерли в нескольких сантиметрах от поверхности кожи, словно опасаясь ожога.

      – Ты не собиралась ее свести?

      – Такая операция мне не по карману.

      – Или