Тюремные байки. Фима Жиганец

ет и воспринимает. А воспринимает он её зачастую с иронией, сарказмом и жизнеутверждающим цинизмом. В отличие от подавляющего большинства щелкопёров, у Фимы свой взгляд на вещи. Точь-в-точь как у поэта Коли Гумилёва, который, говоря о своих читателях, гордо заявлял:

      Я не оскорбляю их неврастенией,

      Не унижаю душевной теплотой,

      Не надоедаю многозначительными намёками

      На содержимое выеденного яйца.

      Одни сочинители, повествуя о тяжкой арестантской жизни, стращают публику такими ужасами, что в конце концов вносят весомый вклад в повышение процента заик на душу населения. Обитатели тюремного мира в их рассказах предстают как гнусные и кровожадные животные из семейства крокодиловых или, в лучшем случае, как спившиеся вурдалаки.

      Другие в безграничной жалости к несчастненьким зэкам извергают из себя столько слёз и соплей, что эти потоки сострадания способны поглотить архипелаг ГУЛАГ, как океан – Атлантиду.

      Третьи, вместо того чтобы по совету Саши Пушкина с учёным видом знатока хранить молчанье в трудном споре, упорно пытаются корчить из себя «бывалых» и «жуют за понятия» – то есть объясняют лоховатым вахлакам то, о чём и сами-то не имеют представления.

      Самая тупая категория рассказчиков – сочинители детективных романов. Живого уголовника они видели разве что в программе «Криминальные хроники» или в подворотне, где кодла малолеток, отпустив перепуганному бумагомараке подзатыльник, общипала его, как рождественскую индюшку.

      Разумеется, встречаются достойные бытописатели зон и лагерей, которые сами чалились не один год – Андрей Синявский, Игорь Губерман, Феликс Светов и другие. Правда, часто такие произведения более мемуарные, нежели художественные.

      Я же попытался совместить в своих байках подлинность, художественность и увлекательность. Не забывая об арестантском жаргоне, уголовных традициях и «понятиях», тюремно-лагерной обстановке… Большинство рассказанных историй в основе своей – подлинные. Нечто подобное действительно когда-то и где-то случилось. Но Фиме не по душе роль холодного фотографа. Скупую документальную прозу он дополняет колоритными подробностями и деталями, передавая особенности речи персонажей, их характера, внешнего вида, вставляя свои замечания и мысли по поводу и без повода. Кто-то скажет, что при этом автора заносит, в его историях что-то преувеличено, что-то слишком густо замешано… Но дорогие мои – это же байки, а не отчёт с профсоюзного собрания!

      А в общем-то, как говорят на «зоне»: «Не веришь – прими за сказку».

      Рафик-«диссидент»

      Рафик геворкян, невысокий ушастый армянин из нахичеванского предместья Ростова, как и многие кавказцы, отличался необыкновенной вспыльчивостью и горячностью. Вот, кстати, назови его «кавказцем» – он тут же бросится устраивать качки¹:

      – Ты совсем тупой, да? Я тебе не кавказец, я ростовский пацан! Да хоть и армянин, всё равно на карту погляди! Армения – не Кавказ, Армения – Закавказье!

      Одному из «приблатнённых» во время завтрака в столовой он надел на голову тарелку с овсянкой, когда тот с пренебрежением процедил, отодвигая «зверька»² с насиженного места:

      – Это на воле ты Рафик, а на зоне ты – жорик³! Посунься, плесень…

      Блатарь⁴ был по-своему прав: молодой армянский парень в колонию попал случайно, к тому же по «бакланке» – статье, не очень уважаемой в зэковской среде (в 91-м году, о котором идёт речь, статья 206 УК РСФСР – «Хулиганство»). Банальная драка в ресторане с нанесением телесных повреждений. В общем, как ни верти, а Геворкян относился к числу «случайных пассажиров»⁵ (первый свой срок он получил условно – за пьяное оскорбление народного депутата).

      Не добавило осуждённому авторитета и то, что на зоне Рафик попал в число так называемых «бедолаг» – зэков, которые забрасывали всевозможные инстанции жалобами на несправедливость вынесенного приговора. Оно, положим, девяносто девять процентов арестантов уверены, что их осудили «ни за что». Многие обжалуют решение суда. Но только «бедолага» фанатично штурмует судебные высоты, пытаясь доказать, что чист, как тургеневская девушка. Он будет слать свои эпистолы до самого последнего дня пребывания за «колючкой» – если, конечно, кто-то там, на Олимпе, раньше не дрогнет под натиском назойливого зэка…

      При этом сам Рафик активно презирал большую часть борцов за справедливость – подлинную и мнимую.

      – Мне на них смотреть тошно! – возмущался он, тыкая пальцем в какого-нибудь арестанта, который, тихо шевеля губам в углу, сочинял очередную «кассачку»⁶. – Грамотеи хреновы! «Уважаемые граждане, извольте-позвольте, суд не учёл, прокурор загрубил»… Так даже бикса на бану⁷ член пососать не просит! Не сюсюкать надо, а требовать! Как старичок говорил,

1

Качки (качалово) – выяснение отношений, предъявление претензий.

2

Зверёк – пренебрежительное прозвище кавказцев.

3

Жорик – молодой, неопытный осуждённый.

4

Блатарь – сниженное, несколько пренебрежительное определение профессионального уголовника, «блатного».

5

Случайный пассажир – осуждённый, не принадлежащий к «идейным» преступникам, а залетевший за «колючку» волею обстоятельств, случайно.

6

Кассачка – кассационная жалоба.

7

Бикса на бану, бановая (вокзальная) бикса – привокзальная проститутка.