Фанни Каплан. Геннадий Николаевич Седов

Никаких приватных разговоров! Мы обо всем договорились! Получите всю сумму, когда вернетесь.

      – Побойтесь бога! Реб Ройтман, послушайте!..

      – Извините! – отец торопливо целует ее в щеку, сходит с крыльца. – Договаривайтесь с женой, я опаздываю в синагогу!..

      – Вот так, милая барышня, – сетует Нехамья, когда они выезжают за ворота. – Честный балагула не может иметь от клиента хотя бы пять копеек аванса. Чтобы подкрепиться в дороге. Когда такое было, скажите, среди евреев?

      Она его не слушает. Смотрит по сторонам покачиваясь на скамеечке. Прощай, унылое местечко! Впереди необыкновенная жизнь, шумный город в огнях, модные магазины, новые знакомства.

      – Фейга, шалом! – выскакивает из мясной лавки Эльякима сын мясника, рыжий Шмуэль.

      Первый приставала, пялится всякий раз при встречах как баран. Приперся на прошлой Рош а шана в дом, принес подарок – якобы от родителей: расписной гребень и набор цветных лент. Попросил у отца разрешения вручить барышне Фейге. Отец с матерью долго после этого о чем-то говорили наедине…

      – Куда собралась? – Шмуэль бежит рядом держась за колесный щиток.

      – В Житомир.

      – Надолго?

      – Не знаю. Может, навсегда.

      Она глядит смеясь из-под козырька брички, как он застыл истуканом посреди дорожной колеи, как завеса пыли загораживает от нее базарную площадь с греющими на солнышке козами, домишки под соломенными крышами, деревянные журавли колодцев, покосившиеся заборы, пустыри. Милый, привычный, скукоженый мирок штетла, с которым ей и грустно и радостно расставаться.

      – Н-но, милая!– погоняет тощую кобылку Нехамья.

      Бричка поднимается на взгорок, вспугивает с края дороги стайку голубей.

      – Н-но-оо! – приподнимается на козлах Нехамья. Дергает раз и другой поводья – бричка стремительно катит вниз.

      Она закрыла глаза, подпрыгивает на ухабах, ей весело и страшно.

      «Лечу! – раскидывает широко руки. – Ле-е-чу-у-у!»…

      Деньги даром не даются. Права мамэле.

      Вторую неделю она в доме мадам Рубинчик. Житомира не видела – с утра до вечера за швейным столом. Кройка, подрубка, подшивка, строчка на швейной машинке. Спина как каменная, ноют по ночам исколотые иглами пальцы.

      Она помощница Меланьи Тихоновны, самой дорогой в городе швеи. Наняты обе на полгода шить постельное и нижнее белье к свадьбе старшей дочери хозяйки. Простыни, покрывала, наволочки, пеньюары, панталончики – по двенадцать изделий каждого вида; все должно быть украшено кружевами, гладью, ришелье. Обернуться обязаны до конца октября, работы невпроворот, времени в обрез. Кушают находу, отдыхают в мастерской. Вокруг – на диванчике, спинках кресел, подоконнике – куски белоснежного полотна и муара, кружева, лоскуты аппликаций, бумажные выкройки, катушки разноцветных ниток.

      Скупая на похвалу Меланья Тихоновна ею довольна.

      – Умница, – берет у нее из рук очередную вещь, которую она обшила по краям плетеным кружевом. – Прошва ровненькая, нигде не сбилась. Кто рукодельничать учил?

      – Мамуля.

      – Добро, клади