Время-не-ждет. Джек Лондон

его за руку, и сказал:

      – Пожалуй, я не прочь малость встряхнуть вас.

      Она опять, еще более настойчиво, сжала его локоть.

      Вот они – путы, она уже пытается затянуть узелок. На какую-то долю секунды в Харнише проснулся дикарь: он весь был во власти смертельного страха и жажды крови; в одно мгновение он превратился в тигра, который, чуя капкан, себя не помнит от испуга и ярости. Будь он в самом деле дикарь, он опрометью бросился бы вон или кинулся на женщину и растерзал ее. Но к нему тотчас же вернулась выдержка, накопленная поколениями, та способность обуздывать себя, благодаря которой человек стал животным общественным, – правда, несовершенным. Он подавил поднявшуюся в нем злобу и сказал, ласково глядя Мадонне в глаза:

      – Ты пойди поужинай. Я не голоден. А потом мы еще потанцуем. До утра далеко. Ступай, милая.

      Он высвободил свою руку, дружески потрепал Мадонну по плечу и повернулся к игрокам:

      – Если без лимита, я сяду с вами.

      – Лимит большой, – сказал Джек Кернс.

      – Никаких лимитов.

      Игроки переглянулись, потом Кернс объявил:

      – Ладно, без лимита.

      Элам Харниш уселся на свободный стул и начал было вытаскивать мешочек с золотом, но передумал. Мадонна постояла немного, обиженно надув губы, потом присоединилась к ужинающим танцорам.

      – Я принесу тебе сандвич! – крикнула она Харнишу через плечо.

      Он кивнул. Улыбка ее говорила о том, что она больше не сердится. Итак, он избежал опасности и вместе с тем не нанес слишком горькой обиды.

      – Давайте на марки, – предложил он. – А то фишки весь стол занимают. Согласны?

      – Я согласен, – ответил Хэл Кэмбл. – Мои марки пойдут по пятьсот.

      – И мои, – сказал Харниш.

      Остальные тоже назвали стоимость марок; самым скромным оказался Луи-француз: он пустил свои по сто долларов.

      В те времена на Аляске не водилось ни мошенников, ни шулеров. Игра велась честно, и люди доверяли друг другу. Слово было все равно что золото. Плоские продолговатые марки, на которые они играли, делались из латуни и стоили не дороже цента за штуку. Но когда игрок ставил такую марку и объявлял, что стоимость ее равна пятистам долларам, это ни в ком не вызывало сомнений. Выигравший знал, что каждый из партнеров оплатит свои марки тут же на месте, отвесив золотого песку на ту сумму, которую сам назначил. Марки изготовлялись разных цветов, и определить владельца было нетрудно. Выкладывать же золото на стол – такая мысль и в голову не приходила первым юконским старателям. Каждый отвечал за свою ставку всем своим достоянием, где бы оно ни хранилось и в чем бы ни заключалось.

      Харниш срезал колоду – сдавать выпало ему. Это была хорошая примета, и, тасуя карты, он крикнул официантам, чтобы всех поили за его счет. Потом он сдал карты, начав с Дэна Макдональда, своего соседа слева, весело покрикивая на своих партнеров:

      – А ну, поехали! Эй вы, лохматые, хвостатые, лопоухие!