Прищеп Пекарика. Сергей Алексеевич Минский

– право на возрождение и продолжение жизни. Александр на мгновение выпал из этого времени и этого пространства. На мгновение, показавшееся вечностью… «Чем я лучше этого по-детски милого создания? Тем, что у меня между ног? Тем, что я уже почти дипломированный психолог? Или что у меня есть квартира и машина? Возможность жрать в ресторанах? А, может, тем, что мне достались такие родители, которые мне все это обеспечили? – совесть торжествовала, – Вот-вот – слава богу, что ко всему прочему, хоть немного снабдили совестью…» Он, наконец, опомнился и показал девушке, что готов. Приятные чувства к маме, к отцу волнами согревающей энергии прошли по телу. Заставили сглотнуть ком в горле: «Надо бы…»

      – Слушаю вас? – во взгляде Катюшки сквозила не театральная искренность, которую вряд ли она при своей непосредственности могла сыграть, – Вам, как всегда… или…

      – Что? А, да, Катюша. Мне, как всегда, если помнишь, – добавил он, спохватившись. Будто ему делали снисхождение: и в этом случае ожидали благодарности.

      – Значит, кофе сразу? – улыбнулась она, поняв его состояние, и он кивнул утвердительно. И хоть не ушло еще чувство неудобства, стало приятно: она помнит, что он заказывает. И при этом не возникло циничного комментария. Зато возник другой, связанный с тем, что «пробило на чувства», когда Катя повернулась и, покачивая бедрами, пошла. В сознание тут же ворвалась догадка: подсознание, в чьем ведении лишь категории «приятно» и «неприятно», отождествило Леру и Катю. «Вот это да! – встрепенулся Дарский, – Вот это параллели. Скажи кому – либо засмеют, либо дурачком сделают. Вот тебе и полигамия. Как это там: за неимением графини, сойдет и горничная? Да-а, шуточки у подсознания, однако», – усмехнулся.

      Катя принесла кофе. Поставила осторожненько. Аккуратненько придвинула.

      – Спасибо, Катюша.

      – На здоровье… позовете, когда будете готовы, – прощебетала она.

      – Хорошо, – улыбнулся Александр, провожая ее взглядом.

      Кофе он выпил быстро. Потом ел почти машинально. Думал. Развивал мысль, неожиданно пришедшую в порыве отражения чувств от Леры к Кате. Размышлял над тем, почему его отношение к ней изменилось столь странным образом – кардинально – сквозь призму чувств к Лере. Может, потому что он думал о Лере: почему она не звонила? И, что тоже странно, напряжение, подогреваемое присутствием Кати не росло. Оно было. Но находилось в состоянии стагнации. Ни жарко и ни холодно. Привычка цинично, и по-мужски грубо, оценивать действительность, вытащила из памяти пошлый, но жизнеутверждающий каламбур: за неимением графини имеют горничную. Александр посмотрел на Катю – на ее позу, в которой чувствовалась такая наивность, такая беззащитность перед внешним миром, отчего снова шевельнулась совесть. Но на этот раз как-то мягко, почти по-матерински продолжила свое терапевтическое воздействие: то ли ссылаясь пусть на пошлую, но жизнеутверждающую фразу, объясняющую суть выживания природы, то ли соотносясь с полнотой желудка.

      В этот день Лера так и не позвонила, сделав