Прищеп Пекарика. Сергей Алексеевич Минский

Маркса. Стилизованная деталями экстерьера прошедшего века, изобилующая реставрированными невысокими домиками улица была воплощением обывательского уюта: первые этажи в основном – магазинчики и вычурные заведения общепита. Идиллическую картину городского пейзажа девятнадцатого века портили только асфальт и современные автомобили.

      Увидев свободное место в «елочке», Александр не стал испытывать судьбу – искать парковку ближе к ресторанчику, в котором периодически обедал. Чтобы потом не пришлось наворачивать круги в поисках этой парковки. Отсюда, правда, еще метров пятьдесят. И перейти на другую сторону.

      На переходе он чуть не попал под колеса серого «опеля»: дернулся автоматически за парнем, перебежавшим на красный. Слава богу, транспорт здесь быстро двигаться не может. Обошлось.

      А вот и подвальчик. У входа знакомый рекламный щит – раздвижной: в виде настольного календарика. Черный, в завитушках кованого металла, исписанный мелом, он сообщал о сегодняшних ценах на блюда. «Равиоли, барбекю, стейк свиной… из курицы, жульен», – Дарского всегда поражала незатейливость ума местных рестораторов или их подопечных, попугайничавших друг у друга. Ум психолога хотел понять причины. Что это? Пошлость, таившаяся в отсутствии достаточного образования? Результат воспитания, подчеркивавший неполноценность, и, как результат, тягу к заимствованию – и в частности, к иностранщине? Попытка использовать эффект плацебо? Но самое невероятное, а, может, наоборот, самое вероятное предположение, возникавшее в сознании, намекало на извечную тягу к прекрасному. Он усмехнулся: «А что есть прекрасное в нашем понимании? Такой, казалось бы, простой вопрос. Но ответ? Либо это на самом деле прекрасное, воплощающее принцип динамического равновесия, принцип гармонии, золотого сечения? Либо… это – мечта, – поразился простоте ответа, пришедшего таким неожиданным откровением, – Так, значит, утилитарные вещи – простую нашу жратву – нам подают под соусом «мечта»?» Усмехнулся, потянул на себя тяжелую деревянную дверь, вошел в низкое с приглушенным светом помещение и снова усмехнулся, но уже по другому поводу: гримасе наголо выбритого накачанного парня в униформе.

      – Привет, Вадим, – бросил дружелюбно.

      – Привет, – не отвечая на улыбку, кисло ответил тот.

      Это еще больше развеселило Дарского. На «секьюрити», как было написано на бейдже под именем «Вадим», красовался теперь пиджак. Вместо обычных – джемпера с водолазкой. Костюм, белая рубашка и галстук существовали как бы вне того, на ком были надеты – сами по себе. Вспомнилось из детства: соседская девочка накладывает бумажное платье на такую же – из бумаги – куклу. Он никогда не вспоминал ни о ней, ни о ее примитивной игрушке. А вот сейчас вдруг вспомнил.

      – Ты чего грустишь? – обратился к охраннику, – Смотрю – у вас нововведение? Костюмчиком тебя работодатель решила облагородить?

      – Вот именно, – буркнул Вадим, – Зато теперь всем, кто меня раньше видел без него, весело. Я теперь вроде клоуна…

      – Да