И берег Вычегды родной (сборник). Евгений Шашурин

и печенюшка. Следующего рейса ждать не меньше получаса. Благо, на улице весна, тепло.

      Напротив, через дорогу, берёзы только-только выпустили на свет листочки, внеся в серые пригородные окрестности свежие краски. От русских красавиц не отставал и тополь.

      Насыщенный смоляным ароматом воздух был свежим и вкусным, а листики поблёскивали яркой зеленью, улыбаясь утренним лучам солнца.

      Я присел на скамью и посмотрел в сторону сидевшего мужчины. Он, слегка раскачиваясь, иногда тряс головой и всхлипывал. Отняв ладони от лица, повернулся в мою сторону.

      Мутный блуждающий взгляд никак не мог остановиться, скользя мимо. Желая меня разглядеть, он пытался шире открыть глаза, выпучивая их.

      Неровные усы топорщились на опухшем, небритом лице. Нижняя губа отвисла, и с неё стекала слюна. А он ладонью пытался её поймать.

      Правой рукой мужчина взял бутылку и, протягивая её в мою сторону, спросил:

      – Будешь?

      – Нет, – ответил я.

      – А я буду, – и он через горлышко сделал несколько глотков.

      Сморщился. «Видимо, уже не лезет», – подумал я. Он, как будто угадав мои мысли, засмеялся и помотал головой. Вдруг резко выпрямил спину и, повернувшись ко мне, спросил:

      – В армии служил?

      – Служил, – ответил я.

      – Где?

      – ГСВГ, войска связи, Магдебург.

      Мужик с минуту помолчал и сказал:

      – Был у нас капитан из Магдебурга. Хороший командир, но «духи» убили.

      Я понял, что передо мной «афганец», и чувство уважения к этому неопрятному, пьяному шевельнулось во мне.

      «Гражданин, воин, наверняка отец», – подумал я, и мне почему-то стало его жалко.

      Неожиданно «афганец» громко захохотал. Я пристально посмотрел на собеседника. Он уловил моё внимание к себе.

      – А мы за капитана и других братишек отомстили. Перед дембелем гульнули, повеселились малость. С наших позиций орешник хорошо просматривался, а в нём душманские байстрюки орехи собирали. – Он хихикнул, высморкался и прохрипел: – Четырёх детёнышей положили. Орехов, суки, захотели, а мы их из миномёта жахнули, раз, два, – и всё…

      Я с изумлением посмотрел на этого пьяного:

      – Вы… по детям из миномёта?

      Он взглянул на меня и, откинув голову назад, захохотал.

      Поперхнулся, закашлялся и, давясь нездоровым смехом, продолжил:

      – Какие дети? Выродки! Подросли бы и в наших стрелять стали.

      Я посмотрел на прикуривавшего сигарету «афганца», перевёл взгляд на берёзы и представил под ними убитых детей.

      Чувство неприязни возникло у меня к рассказчику. Что подвигло этого человека стрелять по детям? Стадное чувство «делай, как все» или хищническая потребность человека бить, убивать? Понимаю, что война ранит психику, но плохое стараются скрыть, стыдясь содеянного. Преподносился рассказ, как мне показалось, с некой бравадой.

      «Афганец» глубоко затянулся сигаретой и, выпуская