День Города. Новеллы & рассказы. Глеб Нагорный

платка нет?! – подскочила к нему сестра.

      – А кто ж мне его принесет? – ковыряясь уголком в ноздре, прогундосил старичок. – Все меня бросили, никто не навещает…

      Сестра выдернула одеяло из его рук и брезгливо посмотрела на скользкое пятно.

      – М-да, надо бы поменять, – закручинился тот, поджав сучкообразные ножки. – Совсем захирело… Э-э, куда вы? А чем же мне укрываться?

      Девушка вытащила байковое одеяло, швырнула старику, скомкала пододеяльник и направилась к выходу.

      – А они сегодня опять под себя ходили, – снова подал голос больной, кутаясь в провонявшую смертью ткань.

      – Кто? – обернулась сестра.

      – Они – кто спят все время. Спят и серят, спят и серят.

      – Это правда? – спросила сестра лежащего около подоконника.

      – Случайно. Вы же на ночь туалет почему-то закрываете, а я судно не нашел, – отозвался лежащий. – Поверьте, в последний раз.

      – Нянечка простынку поменяла?

      – Да, спасибо, все хорошо. Простите, так получилось. Мне, право, очень жаль.

      – Ну, ладно. Вы не переживайте. Вам вредно… Кстати, ваши родственники за шунтирование деньги в кассу внесли?

      – Обещали на следующей неделе. Вы же знаете, такая сумма…

      – Сердце ждать не любит. Между прочим, я что-то не видела, чтоб вас навещали.

      – Заняты очень.

      – Могли бы и поинтересоваться, – куда-то вдаль сказала сестра.

      – Серят. Все серят, – злобненько процедил ябедник, скомкал газету, засунул ее в рот, сжевал мокрые свинцово-черные катышки и плюнул в сторону окна. – Нет у тебя денег, и родственников нет. Подохнешь ты здесь.

      2

      Как же он ненавидел их всех – этих жалких, смердящих, дохнущих под утро стариков, у которых не было сил бороться со смертью, но и не было сил противостоять жизни – жизни, провонявшей зеленкой, капельницей, карболкой, до отказа забитой полутрупами-полулюдьми, жизни, в которой свет солнца сменило постоянно перегорающее двухсотваттовое светило, висящее над переполненной палатой, жизни, в которой место любви заняло расписание «Прием с пяти до семи. Верхнюю одежду оставлять в гардеробе», жизни, подобной смерти, нет, даже хуже ее… потому что после смерти уже ничего не ждешь, ни на что не надеешься, а тут… все еще теплится жалкий ночничок в груди, в котором, кажется, замени спиральку, патрон, лампочку, и можно жить… Суета…

      Как же были мерзки эти одышливые, ворчащие сопливцы, надеющиеся на чудо. Старики – чьи квартиры давно были заняты внучатым молодняком, чьи пенсии равнялись стоимости буханки хлеба, чьи надежды рушились с каждым астматическим приступом, с каждой новой резью в груди – еще большей, еще пронзительней, чем вчера, чьи бассоны переполнялись нечистотами, чьи вены выползали, словно корни дерева, цепляющегося за жизнь, – дерева сохлого, идущего под спил.

      Как же он не переносил обеденного пюре, морковных котлет, прокисшего борща, гадкого компота из сухофруктов, жиденького чая и подернувшегося