День Города. Новеллы & рассказы. Глеб Нагорный

резко «Желудок» – мрачное помещение с подсветкой на экспозициях. Копии работ Дали и Малевича. Все в потеках. Пикассо и Шагал. В фекалиях. И вдруг – «передвижники». Измалеванные. С трудом просматриваемые из-за вылитых на полотна ведер краски. На стенах нарисованы доллары, звезды и свастика.

      «Ягодицы» – фотосессии. Монтаж: президент, совокупляющийся с мэром, сиамские близнецы с головами олигархов. Им жить вместе невозможно, но и не жить нельзя. Депутаты, копающиеся в песочнице, – кудрявый с лопаткой, рыжий с ведерком… Кто-то чернявый – грустный, обиженный, неверно определившийся. Около разгромленных песочных домиков в смоляных потеках. Черты лица смазаны. Словно ему не хватает света. Из окна многоэтажного кремлеобразного дома – восточная дама в очках и с короткой стрижкой. Крик: «Ребята! Домой! Мультики!» Фотография – «Родина-мать зовет!».

      И так далее, и тому подобное.

      Попадая в «Хвост», зритель вливается даже не во вторичность образных рядов, а в их третичность. Несколько загогулин, с трудом напоминающих гвозди. Картина пять на пять метров: «Голгофа». Фарфоровый бюст без головы: «Власть» и пара-тройка голых манекенов – «Андроиды».

      И, наконец, на выходе, как насмешка над самими собой – над «инсталлирующими», – «Сфинктер». Посетитель спускается вниз и думает об учениках-иудах, предавших Учителей.

      Там – их фотографии. Они – «Гении»! Смердин, Лущенко, О, Нигилев. Внимание заостряется на «О». «О» ничего не окончил. Но кто-то в биографии был корейцем. Что якобы «знаково». Однако, сам – слесарь. Смердин – закончил, но во времена гонений был не признан. Нигилев – признан давно и обошелся без гонений. Лущенко – мать двоих детей, очень любит своего кота де Сада.

      И это все. Хотя можно продолжать до бес-конечностей.

      Зритель плетется вниз по ступеням и понимает, что был он не всосан, а…

      Но это уже для биеннале национального идиотизма…

      Радикализация искусства

      Все-таки в дерьме что-то есть,

      миллионы мух не могут ошибаться.

      Станислав Ежи Лец

      Паша вошел в театральный зал, покрутил куриной головой, хватким птичьим глазом всосал в себя присутствующих и кукарекнул: «Бляди!»

      Собравшиеся зааплодировали. Паша умостился в первом ряду и нахохлился.

      Тогда на сцену выполз толстомордый небритый ведущий. Он выудил из кармана пиджака носовой платок, шумно высморкался, затем протер платком очки и, отхаркавшись, возвестил:

      – Господа! Дамы! Дамы, собственно, и Господа! Как вам известно, современная драматургия претерпевает большие изменения. Кардинальные. Существенные. Театр, по сути, давно является профанирующим элементом продажной власти. Фактически ее пятой, после СМИ, составляющей. Что же дает нам этот неповоротливый мастодонт?

      – Что? – храбро спросил из зала фальцетный голосок.

      – Ни хера. Ни хера не дает, –