Русский ад. Книга вторая. Андрей Караулов

последние лет двадцать он звал «бабушкой», было ей почти 88) долго болела, не выходила из своей комнаты, ноги уже были не ноги.

      Срок пришел, последний срок: мама устала от болезней.

      Жить устала, вот что…

      Она тихо сидела – с утра до вечера – в большом уютном кресле у торшера, смотрела телевизор, хотя уже почти ничего не видела…

      Место на кладбище (Окаемов подключил разное начальство, но время теперь такое, что все решали только деньги, а Окаемов был жадноват, копил на старость: кто знает, что его ждет там, впереди), – могилу бабушке назначили черте где: Тушино, у Кольцевой.

      Радуйся, говорят, Окаемов, что не Звенигород; когда Иван Данилович Шухов, начальник их управления потерял старшего брата, ему (при его-то связях!) предложили только Звенигород. Там вокруг города леса, и их постепенно, упрямо вырубали под кладбища…

      Окаемов поехал в Тушино. То, что он увидел на кладбище, это был не шок… нет, больше, чем шок, потому как шок проходит рано или поздно, а здесь – память на всю жизнь.

      Каждая могила как помойка. Пустые консервные банки, бутылки, везде кучи строительного мусора, рядом, похоже, стройка была, отвалы – далеко, да и дорого, поэтому весь мусор со стройки сваливали прямо здесь, на кладбище, между могил.

      Место глухое, что ж не воспользоваться, – верно?

      Какой народ – такие и погосты.

      Разве в Европе такие кладбища?

      А в Азии?..

      Только в России, между прочим, на кладбищах идут перестрелки и взрываются бомбу. Кого-то сразу здесь же закапывают, в свежие могилы.

      Сыщи потом труп…

      Маму Окаемов кремировал. Сам забрал ее прах, подделал документы и похоронил маму у дома, на их семейной дачке, под Загорском.

      Здесь ее могилку никто не изгадит, не замусорит, здесь ей точно будет лучше, здесь ее не обидят…

      В России людей могут обидеть даже после смерти, в России и мертвых надо защищать как живых…

      – А, бля… твари, твари! – завопил вдруг Егорка и зубами, как овчарка, вцепился Окаемову в голень. Его зубы хрустнули, но остались целы, хотя штаны Окаемову он точно прокусил.

      Главную правду русского человека всегда сообщают только матом.

      – Получи, зажученный, получи, – орал Егорка, кромсая милицейские штаны, – за все, лягаш, получи!.. Убей меня, убей… я ж тебя, изверг, все равно не боюсь!

      Онемев от дерзости, Окаемов занес было руку, чтобы разбить Егорке череп, но Егорка вскочил и рванул на себе нестиранную майку:

      – Остопиз… ли, твари! Не сберегся я от людей! Стреляй в меня, лягаш, стреляй! Прямо сча стреляй, потому как я вас всех ненавижу!

      Он ползал по песку, хватал Окаемова за ноги и что-то кричал.

      Странно, но Окаемову вдруг стало его жаль.

      – Стреляй, стреляй, блядонос!.. – орал Егорка. – Я ж и так дохнутый, мне че вас бояться, если я жить не хочу?!

      Окаемов усмехнулся:

      – В Бутырку спровадим, и будешь там немножко не живой!

      На днях аркадий Мурашов, новый милицейский начальник, проводил в главке совещание.