Русский ад. Книга вторая. Андрей Караулов

это был один Егор Васильевич Иванов, а теперь их, Егор-Васильевичей, двое, потому как Егорка пил-пили допился наконец до полного сумасшествия, как и предрекала ему Катюха.

      – Брат! – завопил Егорка. – Братик мой, ты здеся?

      Сам меня нашел, да? Давай обнимемся, брат, – и Егорка стал обхватывать воздух руками.

      Он радовался, что нашел наконец родного человека.

      – Белая горячка, – прошептала Ольга Кирилловна.

      – Стреляю… – предупредил Окаемов.

      – Стреляй, черт с тобой, – разрешил Егорка; как же это смешно, обнимать руками воздух! Обнял воздух – и вроде как ты уже не один! А может, вдруг кто-то третий появится, но этот… третий… тоже ты!

      – Стрелять-то чего?.. – бормотал Егорка. – Дурацкое дело – завсегда подлое…

      Окаемов улыбнулся:

      – За нарушение паспортного режима.

      – А ты-то ис-шо… кто здесь будешь? – не понял Егорка, и какая-то догадка… вдруг смутно промелькнула у него в голове.

      – Слышь, вы… ящероубогие! С вами власть говорит!..

      Егорка замер. Ольгу Кирилловну, как и голос Наташки, своей жены, он различал в любом состоянии.

      Фроська так глубоко зарылась в опилки, что у нее не было даже щелочки разглядеть Егорку, но Фроська все слышала и лихорадочно соображала, как же ему помочь.

      – Сщ-а… товарищ участковый в вас гранатой кинется, – предупредила Ольга Кирилловна. – Раз вылазить не вылазите!..

      Все! Теперь Фроська не сомневалась, что она сегодня умрет.

      …Как? Я умру?.. Жила-жила… и вдруг умру?..

      Егорка перекрестился. Потом навернулись слезы, – за ним пришли, там, за стеной, милиция, а милицию ненавидела вся страна.

      – Ты права, Оленька… – Окаемов сообразил наконец, что Егорка так просто не сдастся, лезть за ним придется ему самому, но пачкаться не хотелось. Надежнее всего, конечно, привязать здесь, у лаза, собаку и отойти пока пообедать. Окаемов проголодался. Тем временем подъедет кто-то из младших чинов… вот пусть и занимаются…

      Только за собакой надо обращаться в отделение, собаку быстро не привезут.

      – Батяня мой, Оленька, в войну… великую чеченов из Урус-Мартана выселял. Врываемся мы, говорит, к чеченам на грузовиках, целая рота… – Окаемов решил передохнуть; надо же понять, что теперь делать, – темень непроглядная, моторы ревут, фары слепят… и мы стоим грозно, с автоматами наперевес: «Десять минут на сборы! Всем по машинам!»

      А чечены… маленькие такие, грязные, детишков к себе прижимают, трясуться, потому как ночь кругом, а тут автоматы и фары… – вот тогда, сынок, говорил батяня, я и был человек! Свою силу чувствовал. Захочу, говорит, перестреляю их к чертовой матери! И ничего мне за это не будет, потому что товарищ Сталин сказал, что чечены Родину предали, Гитлера полюбили…

      – Во как…

      – Очень хорошо, я считаю, что тогда все на свете русские решали. Везде порядок был.

      – Мы, Палыч, великий народ, – подтвердила Ольга Кирилловна. – Мы запросто можем всех перестрелять. Я вот думаю: может, их правда гранатой? Примите решение, товарищ капитан.

      – Не, Оленька, не! Здесь собачка нужна…