.

даже не пьют вина,

      ни зеленого, ни крепленого, ни хрена.

      Как пригубят сухого, так и отставят. Морды у них помяты.

      И колеблется винноцветная гладь, выгибается вверх мениск

      на границе воды и воздуха, как бесполезный иск

      в европейский, допустим, суд по правам примата.

      На компьютере тихий вагнер. Окрашен закат в цвета

      побежалости. Воин невидимый неспроста

      по инерции машет бесплотным мечом в валгалле.

      Жизнь сворачивается, как вытершийся ковер

      перед переездом. Торопят грузчики. Из-за гор

      вылетал нам на помощь ангел, но мы его проморгали.

      «Снег сыплет, как пепел, пускай и белей…»

      Снег сыплет, как пепел, пускай и белей.

      Вот я и отпраздновал свой юбилей,

      немалую денежку пропил.

      А в детстве мечтал завести хомяка —

      грызун глуповатый, но шкурка мягка,

      хорош, дружелюбен и тёпел.

      И белая крыса с предлинным хвостом

      являлась подростку в мечтанье простом,

      и сахару с писком просила.

      Обидно, что долго они не живут —

      кто спорит, конечно, не десять минут,

      но два, ну, три года от силы.

      А наша с тобою – умна и долга.

      Неделя-другая – растают снега.

      Эол, как положено, дуя,

      согреет лужайку, и бережно кот

      в подарок хозяйке в зубах принесет

      пушистую мышь молодую.

      Давай полетим золотою золой

      и снегом льняным над февральской землей,

      где света беда не убавит,

      где звери простые, вернее, зверьки,

      не ведая веры и смертной тоски,

      неслышно предвечного славят.

      «Когда бы знали чернокнижники…»

      Когда бы знали чернокнижники,

      что звезд летучих в мире нет

      (они лишь бедные булыжники,

      куски распавшихся планет),

      и знай алхимики прохладные,

      что ртуть – зеркальна и быстра —

      сестра не золоту, а кадмию,

      и цинку тусклому сестра —

      безликая, но многоокая —

      фонарь качнулся и погас.

      Неправда, что печаль высокая

      облагораживает нас,

      обидно, что в могиле взорванной

      один среди родных равнин

      лежит и раб необразованный,

      и просвещенный гражданин —

      Дух, царствуя, о том ни слова не

      скажет, отдавая в рост

      свой свет. И ночь исполосована

      следами падающих звёзд.

      «Во сне, как в губчатом металле, насыщенном парами льда…»

      Во сне, как в губчатом металле, насыщенном парами льда,

      душа скитается местами, оставленными навсегда.

      Как водится, журчит водица, и палестинский лист шуршит,

      не сбудется – так пригодится, и завершится, и простит.

      Грядущим тлением не тронут, о двух руках, о трех горбах,

      легко забрасывает в омут мережу пасмурный рыбак,

      охоч до живности безрукой, хрустальноглазой, и грехом

      не