Come back, или Вы всегда будете женщиной. Вера О.

Ефгении справлял Хэллуин. Каково же моё удивление, когда наговорившись, Ефгения включает в «счет» и эту продолжительную болтовню, инициатором которой я не была. Впервые дамская «трескотня» обходится мне ни много, ни мало в тридцать пять евро. Я даже не возражаю, настолько невозможным мне кажется такой финт! Но и другого переводчика у меня нет! Я и в предыдущие дни видела, что оплачиваемое мной время всегда округлялось до полного часа, при том, что почти всё время ожидания в очередях переводчица вела переговоры и переписку с другими своими клиентами, тем самым отгородившись от моих расспросов. Но сегодняшний расчёт – это перебор! Мне стыдно за Ефгению. Я отдаю деньги и вижу, что она, довольная собой, аккуратно нежно-розовым ноготком задвигает купюры в кошелек. Может, она думает, что я не замечаю этого крысятничества. Буду впредь осмотрительнее.

      Мы с Асей остаемся одни и можем обменяться впечатлениями. Увы, мои подозрения насчет перевода небеспочвенны. Ася весь день слушала наши разговоры и подтверждает наличие вольной трактовки переводчицы и моих вопросов, и ответов докторов. А ведь мне важно слышать ответ доктора без искажений: для меня это без преувеличения вопросы жизни и смерти! Мне даже интонация доктора важна!

      Я снимаю свою одежду и облачаюсь во взятый из дома халатик и монгольские кожаные шлёпанцы, купленные в Улан-Баторе. Я очень устала за этот долгий день, но Асино присутствие, уютная палата дают некоторый душевный и физический комфорт насколько это возможно накануне ампутации груди. Я так и не запомнила медицинский термин, означающий то же самое.

      Мысли об операции не покидают меня, захожу в ванную, встаю перед зеркалом и, глядя на своё отражение, думаю, что это последний вечер в моей жизни, когда у меня есть две груди. Я понимаю, что ожидающая меня операция «пустяшная» в том смысле, что она не полостная, удаляться будет «неходовая часть». Грудь моя свою функцию выполнила, и мне уже не понадобится кормить ребёнка. Переживания связаны только с изменением внешнего вида, а для женщины это серьёзно. Как я буду выглядеть потом?! Смогу ли я носить так любимую мной одежду с глубокими вырезами? Купаться? Эти мысли растравляют мне душу, и слезы снова льются. Слезы теперь всегда близко. Убеждена, что за предыдущие двадцать лет я пролила слёз меньше, чем за прошедшие две с небольшим недели со дня постановки диагноза.

      Я, конечно, помню, что рядом племянница, и надо как-то «держать марку» – вся наша жизнь и все наши поступки (а не нотации) – это урок нашим детям. Но чувствую полную неспособность преподать именно сейчас такой блестящий урок. Я не Маресьев, ползущий по снегу к своим в раздробленными и окровавленными ногами. Я просто женщина сорока семи лет, которой завтра до обеда отнимут грудь, и которая ещё две недели назад считала себя абсолютно здоровой.

      Я взвинчена до крайности и успокоиться не могу. Пришедшая медсестра меряет мне температуру– 37,6, давление -140/100. «Я не больна, не простужена» – пугаюсь я, – «и давление не моё – обычно 90/60».