Итальянские рассказы. Тимур Валитов

старательно записал ее на бумаге и сразу же полюбил, хоть и не было в ней ни слова о дуче. Когда с супом было покончено, будущая поэма уже являла собой два четверостишия, которыми Баччо невероятно гордился, а после того, как принесли стакан чая и заправили керосиновую лампу, родились еще четыре строфы и пришлось просить еще чая, раз он оказался таким пользительным для рифмотворчества. Заснул Баччо прямо за работой, записывая навеянные выпитым чаем строчки. Наутро его разбудил Маяле с тарелкой кукурузной каши в руках.

      – Не зря советуют писать стихи натощак, – огорчился лейтенант, читая поэму о дуче. – «Вечерний курьер» не гастрономический обозреватель, а ваша поэма – зарифмованная кулинарная книга: никаких терзаний об судьбе отечества, только аппетит задорите!

      Он ушел, недовольный и мучимый голодными спазмами, и с первого этажа донеслись запахи омлета с кабачками, а Баччо тем временем покончил с кукурузной кашей и гадал, как превратить написанное в поэму для литературного приложения к «Вечернему курьеру», и тут его осенило. В самом верху листа над первыми строчками он написал «О дуче» – и осененные таким названием строфы внезапно преобразились, и на поля запросились массивная челюсть и светло-серый мундир. Баччо просил позвать синьора лейтенанта; Маяле, перепачканный омлетом, трижды прочитал стихи и распорядился тотчас же принести конверт, рыча притом подобно швейной машинке, а не льву.

      – Отправим в Милан сегодня же, – ликовал он, – пускай публикуют главами, мы им это литературное приложение обеспечим на ближайшие несколько лет. А вы пишите, синьор Гарпалиону, – добавил он, когда конверт, обклеенный марками, увезли на почту, – рано почивать на лаврах.

      В воскресенье из Милана пришел авторский экземпляр, где под первую главу поэмы о дуче, которой редактором было придумано громкое название «Последний из римлян», был выделен целый разворот. Баччо вызвали в кабинет лейтенанта, и Маяле торжественно зачитал ему приложенное к газете письмо от редакции, а ветер из открытого окна величественно шумел знаменами. Редколлегия благодарила Баччо за творческую энергию, свежесть стиля и лирическую силу его поэтического шедевра, находила новаторской идею раскрытия образа дуче через квашеные огурцы и требовала новых глав. В тот момент Баччо окончательно понял, что зарифмовать можно и огурцы, и матушкины теплицы, порушенные ураганом, и трамвай на Пьяцца-дель-Пополо – лишь бы найти потом всему этому верное название, и тогда потолок кабинета на секунду стал прозрачным, и он увидел над расплывшейся в улыбке физиономией лейтенанта собственные черновики, полные стихов обо всем, что за последнюю неделю попадалось его взгляду, и каждый лист вдруг превратился в поэтический шедевр, и Баччо просил готовить конверт и марки.

      Когда в следующее воскресенье прислали очередной авторский экземпляр с благодарственным письмом, похожим до боли на предыдущее, Баччо завтракал фаршированными перцами в кабинете у лейтенанта. На этот раз