Долгая дорога в Никуда. Андрей Халов

стояли под паром. То там, то здесь видны были сенокосные луга и охватившие их со всех сторон, подступившие частоколом опушки густых, непролазных лесов, ещё зелёных, но уже подёрнутых едва уловимой дымкой увядания.

      Дорога извивалась между полей по холмистой равнине, ныряла изредка в пролески, и порой проходила сквозь густые чащобы. Кое-где на её сухих, пыльных колеях попадались лужи, и когда они были большие, лошадь с трудом перебиралась через них, чавкая копытами в глинистой грязи, а потом ещё долго мучилась, вытаскивая из распутицы телегу, погрузившуюся в жижу до самых осей и уже напоминавшую так лодку в болоте. Старик тогда понукал кобылу и даже изредка, когда слякоть была особенно непролазной, хлестал её для острастки, но не больно, по худой спине и ребристым бокам.

      Я уже потерял счёт времени, когда вдруг на какой-то развилке посреди поля старик заговорил:

      – Так, ну, теперь слазь… Тебе дальше прямо, а я сворачиваю налево, на пасеку.

      – А далеко ещё? – поинтересовался я, оценивая тяжесть своего чемодана.

      – Да с километр где-то. Наверное, придётся тебе пешком топать: сегодня вряд ли кто уже в ту сторону поедет…

      Мы разминулись, и, таща ставший неожиданно тяжёлым и неудобным чемодан, я промучился ещё с битый час, пока, наконец, не показались через небольшое поле за опушкой леса окраинные дома деревушки.

      Природа вдруг сделалась мрачнее, а, может быть, мне так только показалось от того, что я остался один: деревья подступили ближе к просёлку, который сделался уже и сам стал едва ли не тропинкой, чащоба по обе стороны погустела. Частокол деревьев стал чаще, и среди него замерещились в сумраке подлеска тени лесных тварей…

      Я не обманулся в своих представлениях: деревушка оказалась действительно небольшой. Была бы она немного меньше, и её можно было бы назвать хутором или выселком.

      Около двух десятков деревянных бревенчатых, серых от старости домов предстали перед моим взором. Кое-какие из них даже почернели от времени, покосились на бок и, в общем, представляли унылую, такую знакомую из многочисленных описаний всех времён России картину.

      Перед самой деревенькой протекала небольшая речка. Через речку дугой стоял мостик. Дорога к нему шла по насыпи, по сторонам которой был болотистый луг, и речка, протекавшая с востока на запад, слева и справа, по обе стороны от мостика, теряла свои отлогие, едва различимые, берега и разливалась в болотистую заводь, широкую и безбрежную, кое-где поросшую зарослями камыша, утыканную редким берёзовым сухостоем и пожелтевшей травой.

      Проходя по мостику, я обратил внимание, что речка не очень глубокая, почти ручей, и местами видно дно из ржаво-рыжего песка и каменной крошки, подёрнутой серым бархатом ила.

      Не смотря на то, что время близилось к полудню, на улицах никого не было видно. На домах не было ни табличек с названием улицы, ни номеров.

      Покрутившись у крайних изб деревушки, я уже хотел было постучаться в одну из них, как мне навстречу вдруг, заскрипев дверью, из сеней выскочила невысокая стройная девчушка, ловко крутанувшая в дверях коромыслом с пустыми вёдрами. Одно из них просвистело,