К берегам Тигра. Хаджи-Мурат Магометович Мугуев

а в самом парке, значит, и штаб корпуса расположен.

      – Спасибо, братец! – говорит Гамалий, и сотня под равнодушными, безучастными взглядами «крестиков», свернув в уличку, двинулась в указанном направлении.

      Через пять минут мы въехали в тенистый парк, посреди которого стоял красивый дворец. Сквозь ветви деревьев можно было разглядеть реявший над крышей флаг. Здесь находилась ставка командира корпуса генерала Баратова.

      – Вниз по аллее, в расположение конвоя генерала, прямо, все прямо, пока не увидите коновязи и палатки, разбитые в кустах. Это и будет отведенное вам место, – любезно сообщил молоденький адъютант, вышедший навстречу нам из дежурной.

      – Ведите сотню на место и располагайте ее там, а я пойду к начальнику штаба с рапортом о прибытии. Может быть, узнаю что-нибудь новое. – С этими словами Гамалий сошел с коня и, передав его вестовому, направился в дом.

      Я подъехал к поджидавшей невдалеке сотне и, следуя по аллее, скоро нашел конвой командира корпуса, состоявший из сводной сотни полков 1-ой дивизии.

      Наша сотня спешилась и разбилась на маленькие взводы-квадратики. Поодаль расположился обоз.

      Над походной кухней поднялся дымок, и длинные ряды коновязи обозначили наше расположение. Казаки забегали по аллеям, обозные бросились «раздобывать дровец для кипятку».

      Пузанков и Горохов, вестовой командира, возятся возле наших вьюков, снимая их с коней. Рядом казаки разбивают палатку для господ офицеров. Словом, и на новом месте мы чувствуем себя как дома. Надолго ли? Подходит вахмистр Лукьян Никитин, рыжий детина с добрыми, внимательными глазами.

      – Разрешите, вашбродь, каптенармусу в штаб пойти.

      – Разрешаю.

      – А что, к примеру сказать, долго мы здесь простоим али, может, завтра и дальше?

      – Не знаю, – отвечаю я, – вот придет командир, тогда узнаем.

      – Надо быть, пойдем, – решает он. – А куда неизвестно?

      – Неизвестно.

      Лукьян добродушно смеется:

      – А нам известно, вашбродь. Вон Вострикову уже сорока на хвосте нагадала, будто в обход пойдем.

      Казаки улыбаются. Приказный Востриков, балагур, забияка и отчаянный хвастун, но вместе с тем и храбрый казак, не теряется:

      – Кому на хвосте, а кому и на кукане.

      Казаки не выдерживают. Хохочут все, даже свысока глядящий на строевых сотенный писарь Гулыга невольно улыбается.

      – Что такое «кукан»? – спрашиваю я.

      Хохот усиливается:

      – Про кукан вам расскажет Лукьян, потому как он ищерский, а ищерские ребята козу с попом хоронили, – быстро барабанит Востриков, окидывая прищуренными глазами хохочущую аудиторию.

      – А ну тебя, – сплевывает вахмистр, – одно слово – балаболка. Скрипит, как чеченская арба.

      – А на той арбе едут гости к тебе, упереди поп, протирай лоб, позади попадья, а в середке коза. А ищерцы, хваты, теплые ребята, козу за архирея приняли, залезли на колокольню – да в колокол… Бум! Бум! Народ сбежался. «В чем дело? Что за шум?» – «Архирея, грит, ожидаем». Подъехали,