Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне. Эрих Мария Ремарк

смеялся кто-то другой.

      – Что он говорит? – спросил офицер.

      Полицейский снова опустился на колени около старика, поддерживая его голову и пытаясь разобрать слова сквозь дребезжание машины.

      – Говорит, хотел к детям. Говорит, они теперь с голоду помрут, – доложил он.

      – Глупости. Не помрут. Где они?

      Полицейский наклонился.

      – Не говорит. Говорит, их тогда выселят. У них нет разрешения на жительство.

      – Чепуха. Что он сказал?

      – Он сказал, чтоб вы ему простили.

      – Что? – переспросил удивленно офицер.

      – Он просит его простить, что он причинил вам столько хлопот.

      – Простить? При чем тут прощение? – Офицер посмотрел на старика на дне машины и покачал головой.

      Грузовик остановился перед пунктом «скорой помощи».

      – Давайте его туда! – скомандовал офицер. – Осторожно. Роде, вы останетесь с ним, пока я не позвоню.

      Старика подняли. Штайнер нагнулся к нему.

      – Мы найдем твоих детей. Мы им поможем, – сказал он. – Слышишь, старина?

      Еврей закрыл глаза и снова открыл их. Потом трое полицейских внесли его в дом. Его руки свисали и безжизненно волочились по булыжнику.

      Через минуту двое полицейских вернулись и влезли на грузовик.

      – Он что-нибудь сказал? – спросил офицер.

      – Нет. Он уже совсем позеленел. Если это позвоночник, он долго не протянет.

      – Одним евреем меньше будет, – сказал полицейский, который бил Штайнера.

      – Простить! – пробормотал офицер. – Ну и ну. Смешные люди.

      – Особенно в наше время, – сказал Штайнер.

      Офицер выпрямился.

      – Молчать, большевик! – прорычал он. – Мы из вас вашу спесь выбьем!

      Арестованных доставили в участок на Элизабетпроменаде. Со Штайнера и Керна сняли наручники, потом их посадили вместе с остальными в большую полутемную камеру. Люди сидели молча. Они привыкли ждать. Только толстая блондинка, хозяйка ночлежки, не переставая жаловалась на судьбу.

      Около девяти одного за другим стали вызывать наверх. Керна привели в комнату, где находились двое полицейских, писарь в штатском, знакомый офицер и пожилой полицейский комиссар. Комиссар сидел в деревянном кресле и курил сигареты.

      – Анкеты, – сказал он человеку за столом.

      Писарь был худой прыщавый человек, похожий на селедку.

      – Имя? – спросил он неожиданно низким голосом.

      – Людвиг Керн.

      – Родился?

      – Тридцатого ноября тысяча девятьсот четырнадцатого года в Дрездене.

      – Значит, немец?

      – Нет. Не имею подданства. Выселен.

      Комиссар поднял глаза.

      – Ведь вам двадцать один? Что же вы натворили?

      – Ничего. Мой отец был выслан. Так как я был тогда несовершеннолетний, то и я тоже.

      – А почему ваш отец?..

      Керн замолчал на мгновение. Год эмиграции научил его следить за каждым своим словом при разговоре с властями.

      – На него поступил ложный донос