Волхв. Джон Фаулз

очень клевый в постели. Только дальше-то что?

      – Меня это как-то не волнует.

      – А меня волнует.

      – Ничего страшного. Лишнее доказательство, что не надо выходить за этого типа.

      – Мне двадцать три. А тебе?

      – Двадцать пять.

      – Разве ты не чувствуешь, как в тебе что-то схватывается? И уже никогда не изменится? Я чувствую. До скончания века буду австралийской раззявой.

      – Глупости.

      – Хочешь, скажу, чем Пит сейчас занимается? Он мне все-все пишет. «В прошлую среду я взял отгул, и мы весь день фершпилились».

      – Что-что?

      – Это значит: «Ты тоже спи с кем хочешь». – Она посмотрела в окно. – Всю весну мы жили вместе. Знаешь, мы притерлись, днем были как брат и сестра. – Косой взгляд сквозь клубы табачного дыма. – Где тебе понять, что это такое – проснуться рядом с типом, с которым еще вчера утром не была знакома. Что-то теряешь. Не то, что обычно теряют девушки. Нет, еще плюс к тому.

      – Или приобретаешь.

      – Господи, да что тут можно приобрести? Может, просветишь?

      – Опыт. Радость.

      – Я говорила, что у тебя красивые губы?

      – Не раз.

      Она затушила сигарету и откинулась назад.

      – Знаешь, почему мне сейчас хотелось зареветь? Потому что я выйду за него. Как только он вернется, я за него выйду. Большего я не заслуживаю.

      Она сидела, прислонясь к стене, в рубашке, которая была ей велика, тонкая женщина-мальчик со злобным лицом, глядя на меня, глядя на покрывало, окутанная безмолвием.

      – Это просто черная полоса у тебя.

      – Черная полоса начинается, когда я сажусь и задумываюсь. Когда просыпаюсь и вижу, кто я есть.

      – Тысячи девушек скажут тебе то же самое.

      – А я – не тысячи. Я – это я. – Она сняла рубашку через голову и снова зарылась в постель. – Как хоть тебя зовут-то? Я имею в виду фамилию.

      – Эрфе. Э-Р-Ф-Е.

      – А меня – Келли. Твой папка правда был генерал?

      – Правда был.

      С несмелой издевкой «козырнув», она протянула загорелую руку. Я придвинулся.

      – Думаешь, я шлюха?

      Может, именно тогда, глядя на нее вблизи, я и сделал выбор. И не сказал, что просилось на язык: да, шлюха, хуже шлюхи, потому что спекулируешь своей шлюховатостью, лучше б я послушался твою будущую золовку. Будь я чуть дальше от нее, на том конце комнаты, чтобы не видеть глаз, у меня, наверное, хватило бы духу все оборвать. Но этот серый, упорный, вечно доверчивый взгляд, взыскующий правды, заставил меня солгать:

      – Ты мне нравишься. Очень, честное слово.

      – Залезай, обними меня. Ничего не делай. Только обними.

      Я лег рядом и обнял ее. А потом впервые в жизни занялся любовью с рыдающей женщиной.

      В ту субботу она несколько раз принималась плакать. Около пяти спустилась к Мегги и вернулась со слезами на глазах. Мегги выгнала ее на все четыре стороны. Через полчаса к нам поднялась вторая жилица, Энн, из тех несчастных женщин, у которых от носа до подбородка абсолютно плоское место. Мегги ушла, потребовав, чтобы в ее отсутствие Алисон собрала вещи. Пришлось перенести