Волхв. Джон Фаулз

простой и покорной. Не угадаешь, когда ей снова вздумается натянуть свою многозначительную маску, усеянную кровоподтеками. То страстно отдается, то зевает в самый неподходящий момент. То с утра до вечера убирает, готовит, гладит, а то три-четыре дня подряд праздно валяется у камина, читая «Лир», женские журналы, детективы, Хемингуэя – не одновременно, а кусочек оттуда, кусочек отсюда. Всеми ее поступками руководил единственный резон: «Хочу».

      Однажды принесла дорогую ручку с пером.

      – Примите, мсье.

      – Ты что, с ума сошла?

      – Не бойся. Я ее сперла.

      – Сперла?!

      – Я все краду. А ты не знал?

      – Все?!

      – Не в лавках, конечно. В универмагах. Не могу удержаться. Да не переживай ты так.

      – Вот еще. – Но я переживал. Стоял как столб с ручкой в руке.

      Она усмехнулась:

      – Просто хобби.

      – Посмотрим, как ты повеселишься, когда тебя засадят на полгода в Холлоуэй.

      Она наливала себе виски.

      – Твое здоровье. Ненавижу универмаги. И буржуев, но не всех, только англиков. Одним выстрелом двух зайцев. Да ладно, расслабься, выше нос. – Засунула ручку мне в карман. – Вот так. Ты похож на загнанного казуара.

      – Дай-ка виски.

      Взяв бутылку, я вспомнил, что и она «куплена». Посмотрел на Алисон – та кивнула.

      Пока я наливал, она стояла рядом.

      – Николас, знаешь, отчего ты так серьезно относишься ко всяким пустякам? Потому что ты к себе слишком серьезно относишься.

      Одарив меня поддразнивающе-нежной улыбкой, ушла чистить картошку. И я подумал, что, сам того не желая, обидел ее, да и себя тоже.

      Однажды во сне она кого-то звала.

      – Кто такой Мишель? – спросил я наутро.

      – Один человек, которого мне нужно забыть.

      Об остальном она не умалчивала: о матери, англичанке по рождению, сдержанной, но деспотичной; об отце, начальнике станции, умершем от рака четыре года назад.

      – Вот откуда мой глупый промежуточный выговор. Всякий раз, как открою рот, мама и папа начинают лаяться в моей глотке. Наверное, потому я и ненавижу Австралию, и люблю ее, там несчастна, а здесь тоскую по дому. Я не порю ерунду?

      Она то и дело спрашивала, не порет ли ерунду.

      – Раз я гостила у родственников в Уэльсе. У маминого брата. Господи Иисусе. Там и кенгуру бы запросил пощады.

      Правда, во мне ей нравились как раз чисто английские качества. Во многом оттого, что я был, как она говорила, «культурный». Пит «рыпел», стоило ей пойти в музей или на концерт. «Да неужели это интереснее выпивки?» – передразнивала она.

      А как-то сказала:

      – Знаешь, какой Пит клевый! Хоть и скотина. Я всегда понимаю, что ему надо, о чем он думает, что имеет в виду. А с тобой ничего не понимаю. Ты обижаешься, а я не пойму на что. Радуешься – а я не понимаю чему. Это оттого, что ты англичанин. Тебе мои проблемы незнакомы.

      В Австралии она закончила среднюю школу и даже год изучала