Тайны Парижа. Понсон дю Террайль

я уже сказал вам, – холодно продолжал незнакомец, – вы знаете мужа, даже очень близко, а так как я должен передать ему письмо…

      – Ну так и обращайтесь к нему! – вскричал с лихорадочным нетерпением де Рювиньи.

      – Я это и делаю, – отчеканил свои слова незнакомец.

      Ни раскаты грома, раздирающие тучи, ни землетрясение, конвульсивно колеблющее землю, ни Везувий, поглотивший города в потоке своей лавы, не произвели бы на генерала такого впечатления, как четыре слова незнакомца: «Я это и делаю».

      Итак, он был этим мужем.

      Сначала он бессмысленно взглянул на человека, стоявшего перед ним, затем подумал, что он попросту сделался игрушкой кошмара. Из груди его вырвался крик, глаза засверкали от гнева и, схватив пистолет, он зарядил его и направил на незнакомца.

      – Сударь, я изменю своему честному слову: я убью вас. Незнакомец и бровью не повел: он спокойно вынул из кармана бумажник, отыскал там письмо и положил его перед генералом.

      Де Рювиньи взглянул на почерк, и пистолет выпал из его рук. Затем, взяв письмо, он внимательно прочитал его с начала до конца, прочитал и подпись, которую поставила неблагоразумная женщина. Марта написала свое имя полностью, равно как и адрес капитана Гектора Лемблена, что служило доказательством, что письмо назначалось именно ему.

      У генерала закружилась голова. Он вскочил и, как тигр, заметался по палатке, судорожно запуская ногти в грудь, с лицом, покрытым холодным потом, конвульсивно искривленными губами и дыбом вставшими волосами. Потом, повернувшись к незнакомцу, как гром, обрушившемуся на него, смерил его взглядом, полным презрения и ненависти, и рукою указал ему на дверь палатки.

      – Пошел вон! – приказал он. – Вон, негодяй!

      И этот человек с железной волей, которого солдаты прозвали львом, как приговоренный к смерти, упал на колени; слезы ручьями бежали у него из глаз, он глухо прошептал:

      – О, Марта!.. Марта… вы, которую я так любил!..

      XVI

      О, каких три ужасных дня пережил генерал на палубе парохода, где, неподвижный, с лицом, обращенным к той части горизонта, за которым скрывалась Франция, он мрачным и грустным взором смотрел на безбрежное море… Какие страшные муки он вытерпел в течение этих трех дней невольного бездействия, погруженный в свои мысли, стараясь улыбаться окружающим, с почтением относившимся к нему, и не в силах будучи ни на минуту забыть того, что сжигало его мозг, – передать все это невозможно.

      Отныне жизнь казалась ему безотрадной и мрачной, как то безбрежное море, по которому плыл его корабль.

      Одно время барон де Рювиньи пожалел, зачем он уехал из Африки, где его могли бы убить в первом же сражении. Но скоро мысль о мщении овладела им. «Мне нужна жизнь этого человека!» – решил он. И под влиянием этого страстного желания генерал де Рювиньи считал часы, минуты, секунды своего пути и надеялся, что «Нестор», так назывался пароход, войдет в марсельский порт настолько рано, что он будет иметь возможность немедленно получить свой паспорт, так как капитан, по закону, должен, бросив якорь, отправить все паспорта в городское управление, и он тотчас может отправиться