Бирит-нарим. Влада Медведникова

же, как я сковали меня колдовством?

      Боль отступила, сползла вниз, ушла в холодную землю.

      Где-то там, за пеленой дождя, было море, как и прежде пело голосом свободы. И где-то в лесу была Кэри – слишком близко от его боли, слишком близко от безумцев.

      Но она пообещала ждать возвращения Лабарту или придти на его зов.

      Я не должен произносить ее имя. Он зажмурился крепче, заставлял мысль звенеть по слогам, пытался отдать приказ самому себе. Пока не освобожусь, не должен думать о ней.

      Ничего не оставалось сейчас – лишь стоять в путах и ждать.

      Совсем не это я думал найти тут…Был уверен, законы едины для всех, но у них свои правила, и я нарушил их.

      И слуги солнца наказали его болью. Не смогли связать словами и связали заколдованными веревками.

      Лабарту мог лишь ждать, когда они вернутся.

      3.

      Слуги солнца пришли в полночь. Костер давно превратился в угли, а с моря дул ветер, холодный и полный дождя. Где-то внизу выли волки, но не смели подняться на холм. Волки боялись этого места, отмеченного солнцем и кровью.

      Гэр остановился у входа, меж двух огромных камней, а четверо младших разожгли огонь. Двигались они, словно тени, не глядя по сторонам, не говоря друг другу ни слова. Лабарту тоже молчал. К каким словам прислушаются слуги солнца? Он не знал.

      Гэр заговорил, и Лабарту готов был поклясться, что голос его звучит отовсюду, хотя сам Гэр по-прежнему стоял неподвижно, за пределами огненного круга.

      – Мы проводили закат твой. Наступает полночь, и мы одиноки.

      Младшие склонили головы, и на какой-то безумный миг Лабарту показалось, что он понимает их. Он чувствовал жажду, и они тоже. Солнце весь день не показывалось из-за туч, путь был далеким. А раз Лабарту ощущает чужой голод, то, значит, и они…

      – Но ты даровал нам отражение свое, – продолжал Гэр, и голос его звучал все громче. – Дал нам полночное солнце, и за это мы восхваляем тебя и будем вечно служить тебе!

      Младшие повернулись, как по приказу. Все четверо смотрели на Лабарту, но словно не видели. Лабарту хотел заговорить, но не сумел, – он узнал этот взгляд, ведь и сам смотрел так тысячи раз. Так не смотрят ни на друзей, ни на врагов, ни на союзников, ни на рабов, ни на пленников. Когда так смотрят, видят кровь.

      Они видели в нем только кровь.

      Слуги солнца подошли совсем близко, и их голод был ярче пламени костра. Женщина в ожерелье из кожаных шнурков взяла Лабарту за руку, повернула ее ладонью вверх. Лабарту дернулся, сжав кулаки, и веревки вновь обожгли его.

      – Так нельзя, – только и сумел выговорить он. Слова застревали в горле вместе с болью.

      Женщина наклонилась, ее голос скользил по воздуху, она почти пела:

      – Кровь – лучи полночного солнца, и за это мы благодарим тебя.

      – Так нельзя! – закричал Лабарту, но никто не слушал его. Кто станет слушать жертву? – Я же не человек! Я же… Так нельзя!

      Женщина склонилась еще ниже, ее губы почти нежно коснулись его запястья, а потом она укусила.

      Лабарту