Тень мачехи. Том 1. Светлана Гимт

Свет уличных фонарей заливал улицу жёлтым, дробился на черной корке уродливых сугробов, оплывавших на обочине. Широкое полотно дороги было бесснежным, устланным лужами – будто кто-то разбил на небе огромное зеркало и сбросил вниз его осколки. Это казалось красивым, но Волегов подумал, что на самом деле асфальт – грязный, а дорогу хорошо бы включить в план ремонта. В понедельник нужно зайти к Тищенко по этому поводу, пусть пошевелит своей задницей.

      «Да, Волегов имеет вес, и в Министерстве это знают», – удовлетворённо хмыкнул Сергей и вывернул руль, объезжая еле ползущую «копейку». Так же он управлял и своей жизнью – уверенно, властно, не допуская просчётов и легко обходя тех, кто двигался в том же потоке, но был медлительнее, слабее его. А ведь каких-то двадцать лет назад лишь мечтал о том, что переедет в столицу из родного посёлка, который можно было пройти от края до края за сорок минут – если, конечно, не вляпаешься в коровью лепёху, и не свалишься в скользкую глинистую грязь, которой вместо асфальта было устлано большинство улиц.

      Никто не знал тогда, что Серёга Волегов будет работать в самом сердце Москвы, и почти ежедневно проезжать через её, такую древнюю, юность. Смотреть на улицы, мощенные брусчаткой, креститься на золотые луковицы храмовых куполов, робеть перед строгой красотой старинных зданий из красного кирпича, неупокоившийся дух которых следил за ним сквозь высокие окна. А ведь это были его любимые места, очаровавшие его ещё в ту пору, когда Сергей впервые приехал в столицу… Память мгновенно наложила пожелтевший слайд на панораму зимней улицы, и Волегов увидел лето последнего года восьмидесятых: пыльную жару под странно тёмным, низким небом – полем боя, на которое сползались войска налитых злостью туч, готовящихся к грозе, как к войне.

      Он вышел из поезда воскресным вечером, так уж получилось с билетами. Деваться было некуда: подать документы в Московский институт инженеров транспорта и получить место в общаге можно было только завтра. Сергей купил на вокзале карту, добрался до Китай-города на метро и пошел в политехнический музей. По дороге поглядывал с завистью на нарядных, уверенных в себе москвичей – в их число он записывал всех, кто шёл по улицам быстро, но спокойно, без интереса и ошалелости, не озираясь по сторонам, как впервые попавший в город средневековый крестьянин. И отчаянно стеснялся своей синей рубашки из дешёвого хлопка, лоснящихся на швах брюк, и особенно – старых кед. Он бы дорого дал тогда за то, чтобы показать москвичам, что он свой, равный. Хотел быть таким же, как они, сблизиться… но и скрыть кое-что хотел: мысли хищника, которого привела к ним не любовь, но жадность. Он желал обобрать этот город, подмять его – но понимал, насколько высок и остр пик его амбиций, и в глубине души боялся сам себя. Это болезненное ощущение, в котором кажущаяся недостижимость мечты срослась с маниакальной уверенностью в собственном могуществе, походило на лихорадку. И раскалывало его надвое. Он был и бедняком в старых кедах, втайне сошедшим с ума – и уверенным в себе богачом, владевшим главным: неисчерпаемой