Медальон. Геннадий Петрович Перминов

смятый, с присохшими травинками листок бумаги, важно именуемый «сопроводительными документами», первым шагнул за дверь.

      ***

      Иван Матвеевич резко дёрнулся и, проведя рукой по столешнице прикроватной тумбочки, облегченно вздохнул. Шкатулка стояла на месте. Старик поднял крышку ларца и, нашарив в ней медальон, поднёс его к единственному глазу. Золотистая краска по корпусу кулончика, который был изготовлен в виде сердечка, стёрлась, и при свете уличных фонарей медальон светился тускло и успокаивающе.

      – Где же ты, лейтенант Егор Горелов? – с болью в голосе, в который раз спросил себя Иван Матвеевич. – Жив ли? – он хрипло выдохнул и, положив незатейливый кулон на место, снова задумался.

      Прошло почти семьдесят лет с того дня памятного дня, а в ушах до сих пор слышится хриплый и обнадеживающий шепот лейтенанта:

      – Возвращайся живым, Ванька!

      – Я-то вернулся, а вот ты где? – горестно промолвил старик, обращаясь к полутемному углу комнаты. – Что же произошло в ту ночь? – тягостно размышлял он и незаметно провалился в обволакивающую дремоту. А ещё он явственно услышал надтреснутый и глухой голос старшей сестры Катерины, которая рассказывала ему о далёком, довоенном детстве.

      Матвей Петров, будущий отец главного героя моего повествования, в изнеможении обхватив голову руками, сидел на колченогой табуретке и измученными глазами смотрел на обшарапанную дверь в чистую половину избы, где уже четвертый час рожала его жена.

      «Лучше бы я сам родил! – он прислушивался к приглушенным стонам и невнятным выкрикам, доносившимся из-за стены. – Что же как долго-то?».

      – Па-ап, – послышался тоненький детский голос. – А что это мамка так кричит? Ей больно, да? – Матвей поднял голову и затуманенным взглядом уставился на старшую дочку, которая сидела на печке и испуганно смотрела на отца.

      – Больно, Катюха, больно! – Матвей поднялся с табуретки. – А ты что не спишь, дочка?

      – Так и Манька не спит, и Верка проснулась, – старшенькая Катерина, которой летом исполнилось десять лет, отдернула застиранную занавеску и показала отцу двух младших сестренок с взлохмаченными, белокурыми головенками, которые непонимающе таращили сонные глазёнки.

      Неожиданно стоны за стеной прекратились, и сразу же послышался истошный детский крик. Дверь потихоньку отворилась, и на пороге появилась бабка Авдотья, местная повитуха и травница.

      – Отмаялась, убогая! – возвестила она и вытерла уставшее, но довольное лицо. – Опросталась. С парнём тебя, Матвейка! А то заладили, девки да девки!

      – А можно мне к Валюхе? – Матвей стремительно подошёл вплотную к старухе, но та встала на его пути непреодолимой стеной, растопырив для убедительности руки.

      – И думать не смей! – приглушённо рыкнула она. – Пущай отдохнёт сердечная, да и малец покуда успокоился. Эх, и даст он вам жару! – посетовала она. – Горластый – страсть! Быть ему начальником, а то и выше – командиром! Как пацанёнка-то назовете?

      – Ванькой! – лучисто