Медальон. Геннадий Петрович Перминов

как-то странно, не по-нашенски.

      – Украинки это. Эвакуированные, видимо. Родненькие вы наши! – хрипло просипел танкист. – А вам-то за что такое наказание? Сорвала и вас война со своих родных мест!

      И всё! За всю дальнейшую дорогу сосед не произнёс больше ни слова.

      – Приихалы! – громко произнесла сопровождавшая их девушка, которая сидела в углу кузова. – Сейчас пруд проедем и усё, мы в городе!

      Ванька приподнялся на локтях и выглянул из-за борта.

      – Это и есть Кулебаки? – парнишка с сомнением выпятил нижнюю губу, скептически рассматривая неказистые низенькие постройки, проплывавшие мимо.

      – Да-а! – отчего-то горделиво протянула девушка. – Это и есть Кулебаки.

      Проехав немного, машины остановились и из кабины передней полуторки выскочила крупная женщина с погонами майора медицинской службы.

      – Мы поедем дальше, а вы, – она указала на две последние полуторки. – Вы по этой дороге, – она махнула рукой вправо, – проедете к школе. Здесь одна дорога, так что не заблудитесь. Там располагается госпиталь и там вас примут!

      В школе-госпитале их действительно ожидали. Из распахнутой настежь двери показались санитары с носилками, правда, позже Ванька узнал, что это были не санитары, а выздоравливавшие, которые молча и деловито принялись заносить вновь прибывших внутрь помещения, где их распределяли по классам-палатам.

      Ваньку в палату занесли первого, положили на койку у окна и теперь он терпеливо ожидал перебинтованного танкиста, к молчаливому присутствию которого парнишка успел привыкнуть. Когда палата заполнилась, Ванька заметил знакомую девушку, сопровождавшую их из Горького до маленького городка, которую не сразу узнал в белом халате и кокетливой медицинской шапочке, из-под которой выбивались непокорные русые пряди. Та тоже увидела Ваньку и, приветливо махнув рукой, подошла к нему.

      – Ну, як тоби на новом месте?

      – Нормально. Слушай, а где дядька, весь перебинтованный? Он рядом со мной в машине ехал.

      – Это танкист, который? – девушка печально посмотрела на него и глаза её повлажнели. – Так, умер он. Отмаялся, сердечный… – просто и буднично ответила она. – А мене Катериной зовут! – она говорила быстро и отрывисто, щедро сдабривая русскую речь мягкими и незнакомыми Ваньке, а оттого ещё более смешными украинскими словечками.

      – А я – Ванька! Слушай, а почему город Кулебаками прозывается? – не унимался Ванька. – Ни разу не слыхивал такого чудного названия!

      – А кто его знает, милок! – девушка устало улыбнулась. – Я же эвакуированная, с Западной Украйны, с под Станислава,– она тяжело вздохнула. – Пийду я. Работы дюже много. Писля зайду, побалакаем, – Катерина улыбнулась Ваньке и занялась привычными делами.

      А потом был ужин. Ячневая каша с куском ржаного хлеба, а потом, вместо опостылевшего морковного, едва закрашенного чая, раненым выдали по целому стакану настоящего молока. Вкусного, топлёного, почти такого же, которым старшая сестра Катерина потчевала