Угрюм-река. Книга 1. Вячеслав Шишков

коньяку. – Хе-хе-хе!.. Ваше здоровье, дражайшая! – крикнул он и так искусно вильнул глазами, что на его приветствие откликнулись сразу обе женщины: «Кушайте, кушайте!» – Анфиса и Марья Кирилловна.

      – А поросенок этот, простите бога ради, доморощенный? – поинтересовался старшина, которого начало изрядно пучить, – отличный поросенок… Видать, что свой… Вот у меня в третьем годе…

      – Анфиса!.. Анфиса Петровна!.. настоящая ты пава…

      – Кто? Кто такой?

      – Прошенька-то ведь у меня единственный…

      – Ах, хорош, хорош паренек, простите великодушно.

      – Петрован!.. Слышь-ка… Данилыч… Эй! хозяин!

      – Погодь! Дай ему с кралей-то, – развязали языки крестьяне.

      – Эх, на тройках бы… Анфиса! А?

      – На тройках?.. Зело борзо!.. – вскрикнул веселый отец Ипат. – Мать, чего там у тебя еще?.. Притащили гору котлет из рябчиков.

      – Мимо… не желаем!.. – закричал белобородый румяный старик. – Ух, до чего!.. Аж мутит.

      – Нет, мать… Ты этак нас окормишь.

      – Кушайте, дорогие гости, кушайте.

      – Ешь, братцы, гуляй!.. Царство небесное родителю моему… Капиталишко оставил подходящий…

      – А ты на церковь жертвуй! Духовным отцам своим.

      – На-ка выкуси! Ххха-ха!.. Мы еще сами поживем… Анфиса, верно?

      – Наше дело сторона, – передернула та круглыми плечами.

      – А вот киселька отведайте!.. С молочком, с ватрушечками. Получайте.

      – А подь ты с киселем-то… Ну, кто едет?.. Эй, Гараська! Крикни кучеру… Тройку!..

      – Постыдись! – кротко сказала жена, сдерживая раздражение.

      – К черту кисели, к черту!..

      – Нет, Петр Данилыч… Погоди, постой… До киселька я охоч… – И священник, икая, наложил полную тарелку.

      – Господа, тост!.. – звякнул пристав шпорами и, браво крутя ус, покосился на ясное, загоревшееся лицо Анфисы. – Уж если вы, Петр Данилыч, решили широко жить, давайте по-благородному. Тост!

      – К черту тост! К черту по-благородному! – махал руками, тряс кудлатой бородой хозяин: – Тройку!.. Анфисушка, уважь…

      – Постыдись ты, Петруша… Людей-то постыдись…

      – Людей?! Ха-ха!.. – И, вынув пухлый бумажник, хлопнул им в ладонь. – Во!.. Тут те весь закон, все люди…

      После ужина затеяли плясы. Но у плясунов пьяные ноги плели бог знает что, и от обжорства всех мутило. Отец Ипат, выставив живот, тяжело пыхтел в углу, вдавившись меж ручек кресла.

      – Обкормила ты нас, мать, зело борзо. Ведь этакой прорвой пять тысяч народу насытить можно…

      – Едем! – появился Петр Данилыч в оленьей дохе и пыжиковой с длинными наушниками шапке. – Анфиса! Батя!..

      И в тесной прихожей, где столпившиеся гости тыкались пьяными головами в чужие животы, в зады, Петр Данилыч громко, чтоб все слышали, говорил оправлявшей пуховую шаль вдове:

      – Хотя я, может, и не люблю тебя, Анфиса… при всех заявляю и при тебе равным манером, отец Ипат… Что мне ты, Анфиска? Тьфу!.. Из-под дедушки Данилы