Угрюм-река. Книга 1. Вячеслав Шишков

трепал, а тут отгрыз и выплюнул… Не нарушай венца…

      Вдруг вода заплескалась где-то близко, и – гортанный крик:

      – Тяни, тяни-и-и!

      Хлопают весла по воде, шуршит под ногами галька. Прохор пристально посмотрел в ту сторону: молочно-голубая сказочная мгла скрывала все. Но вот еще немного, и высунулось из дымного тумана почти рядом с Прохором какое-то мглистое чудовище; оно, как неясный призрак, медленно скользило по воде.

      – Ну, черти! Тяни, тяни!

      Большой шитик. Его тянут на лямках против течения пятеро, шестой маячит у руля, седьмой на носу с багром: он отталкивает судно от встречных камней и карч.

      – Ну, черти, ну!.. Так твою в тартынку! Ну!

      Пятеро заходят выше пояса в воду и, напрягая остатки сил, буровят грузный шитик.

      – Давай, давай, давай! – залпом несутся гнусавый окрик и крепкая оскорбительная брань.

      – Это купчишка тутошний, торгаш, из армян. Уголовный он, – сказал Фарков. – Ужо я его покличу. По шее бы ему накласть. Самый мазурик.

      На шитике навалены горой лосиные, скупленные у тунгусов, шкуры, на шкурах – три пуховые подушки; на подушках, как Будда в облаках, важно восседал боровообразный, весь заплывший салом человек. Над ним, бросая тень, колыхался балдахином большой белый зонт:

      – Чего встали? Эй ты, рыжий! Тяни, тяни!.. Веревки вот-вот лопнут, они глубоко впились в согнутые спины батраков. Изнывая от жары и напряжения, люди надсадно дышат, словно запаленные, больные кони.

      – Аганес Агабабыч! – крикнул Фарков, приподымаясь. – Вот имечко-то чертово, язык сломаешь, – сказал он Прохору. – Политики его тянут, царские преступники. Аганес Агабабыч, слышь!..

      – Кто такие? – отозвалась копна.

      – Жители. Тут человек с тобой желает перемолвиться, купецкий сын.

      – А-а-а, – протянул торговый и загнусил: – Эй, вы! К берегу… Выбирай постромки, подтягивай бурундучную… К берегу, так вашу в тартынку!..

      К Прохору подкатился на коротких ногах-бутылках шарообразный, в два обхвата, человек: он пыхтел, сопел, обливался потом, мокрая его рубаха расстегнута, рукава засучены, грудь и руки в густой, как у медведя, шерсти.

      – Здрасте вам, – он протянул Прохору пухлую ладонь-подушку. – Откудова? – Говор его не русский, гортанный.

      Прохор назвал себя, с интересом рассматривая рыхлую копну на ножках, нескладно обмотанную сукном и ситцем. Торгаш сел по-турецки на землю, спросил:

      – Что тебе здэсь надыть? Зачем едешь? Может, торговлю желаишь заводить? – Торгаш засопел, запыхтел, продул ноздри и, покачивая круглой бритой головой, гнусаво стал кричать: – На-а-прасно! Здэсь пропадешь… Народ – сволочь, все норовит в долг без отдачи. Порадка нэт, управы нэт, чисто разор! Тунгусишки – зверье, орда, того гляди зарэжут… Ой, не советую! Ой-ой!..

      – Чего зря врешь, Аганес Агабабыч, – не стерпел стоявший у костра Фарков. – У нас народ хороший. А ты ведь, как клещ, впился – ишь брюшину какую насосал…

      – Что-что-что? – Сидевшая в песке копна заработала пятками и грузно повернулась