Угрюм-река. Книга 1. Вячеслав Шишков

тогда буду знать, что ты… Понял? А хозяин где? Уехал?

      Домишко у Анфисы маленький, плохой, но рядом рубился, иждивением Петра Данилыча, новый дом – скоро новоселье.

      Анфиса накрывала стол, ставила самовар. Илья вытащил из кармана бутылку рябиновой и сверток саратовской сарпинки:

      – Дозвольте прикинуть. Кажись, к лицу… Анфиса стояла высокая, поджав алые губы; глаза ее полны холодной насмешки, Илья петушком плясал возле нее и все норовил, примеряя отрез сарпинки, крепче прижаться к соблазнительной Анфисиной груди.

      – Кажись, к лицу-с…

      Та щелкнула его по блудливой руке, отстранила подарок:

      – Не надо. Не нуждаюсь.

      – Ах, Анфиса Петровна!.. Это даже огорчительно… Вас, наверное, по всем швам хозяин задарил.

      – А тебе какое дело? Да и тебя мне не надо. Ну на что ты мне?.. А, Илюша?

      – Ну как это можно. Женщина, можно сказать, во цвете лет… В поэтичном одиночестве. И все такое…

      За чаем Илья врал, рассказывал анекдоты про монахов, Анфиса хохотала, отмахивалась, затыкала уши.

      – Дурак ты какой!.. И за что тебя девки любят? А, Илюша? Рябой, курносый, чахоточный, чисто овечья смерть.

      – А вот вы когда меня полюбите? – спросил он, нервно кусая губы.

      – Никогда.

      – Неправда ваша… Могу сейчас доказать-с…

      Он подкрутил усы колечком, утер лицо надушенным шелковым платком, и глаза его из масленых стали умоляющими.

      – Анфиса Петровна, ангел! Ну, один только поцелуйчик… в щечку, Анфиса Петровна?

      Но та хохотала по-холодному.

      – Это мучительство. Как вы не понимаете? Я усиленно страдаю…

      – Дурак ты, вот и страдаешь. – Лицо Анфисы вдруг стало ледяным, она словно студеной водой плеснула на распалившееся мужское сердце, и Илья, окутанный внезапным паром страсти, бросился и Анфисе и жадно схватил ее за талию.

      – Голубочка! Пшеничка!.. Пощадите мой нервоз…

      Вдруг в завешенное окошко кто-то постучал.

      – Сам! – в один голос прошептали оба. Со страху у приказчика даже веснушки побелели. Он заметался.

      – Полезай в подполье, да проворней. Убьет… Ну!..

      Она прихлопнула за ним тяжелую западню в полу и поперхнулась шаловливым смехом. Стучали в калитку. Анфиса отперла.

      В белой фуражке, высоких сапогах, поддевке вошел Петр Данилыч. Он оправил густые усы.

      – Страсть сладка, чертовка… А что это накурено? Гости были? А?

      – Я сама.

      – Сама? Давно ли куришь? На-ка, покури…

      Она курнула и закашлялась.

      – Крепкая очень.

      – Крепкая? – Петр Данилыч засмеялся, снял фуражку. – А я сам-то нешто не крепкий? Эвота какой!.. Грудь-то, кулаки-то…

      – Богатырь, – улыбнулась Анфиса. Густые, льняного цвета волосы ее закручены сзади тугим узлом, малиновые губы полуоткрыты.

      Он поймал ее белые руки, притянул к себе. Она села к нему на колени.