Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый. Нелли Шульман

разбавленным, – НКВД не зря готовит списки, на выселение… – о списках Авербах узнал от евреев, собравшихся на миньян. Капитан пожал плечами:

      – У страха глаза велики, Эмиль. Они вообще… – Самуил помолчал, – вообще… – он попытался и не смог найти слово для увиденных им евреев:

      – Они словно руины… – пришло в голову Авербаху, – как здесь, в Бреслау. От Польши и от евреев ничего не осталось… – на службе он не разговаривал с собравшимися. Перелистывая старый, потрепанный молитвенник, с подозрительными пятнами на страницах, Самуил рассматривал самодельный, из грубого дерева, ковчег завета:

      – Свиток Торы тоже сохранился. Наверное, его спрятали, зарыли. Евреев больше нет… – внезапно понял он, – как древних египтян, или греков. Нас будут изучать, историки, археологи, но нас больше нет… – он вспомнил девушку, в разоренной, флорентийской синагоге:

      – Она кричала, что мы виноваты. Кровь евреев на наших руках… – Самуил, невольно, посмотрел на свои длинные пальцы, – она говорила, что ее дети не будут евреями, и она рада такому… – после молитвы, за чашкой благотворительного чая, Авербах услышал, что Варшаву сравняли с землей, что в лагерях немцы загоняли людей в газовые камеры, а надзиратели, русские из Травников, разрывали детей пополам, на глазах у матерей:

      – Но Краков Штерна спасла… – его собеседник закашлялся, почти шепча, – ее отряд перерезал немецкий кабель, и город не взорвали. Они уводили в горы евреев, с фабрик Шиндлера… – где сейчас была Штерна, или Шиндлер, никто не знал. Имени профессора Кардозо Авербах тоже не услышал.

      В пекарне пахло теплым хлебом. У прилавка толпились русские солдаты, и поляки, с красно-белыми повязками, на рукавах гражданских пиджаков:

      – Это добровольная милиция… – хмуро заметил Самуил, – сейчас все к советской кормушке побегут. Ты думаешь, что случится депортация… – они с Монахом перешли на «ты». Эмиль разломил булочку:

      – Я похожую выпечку дома ел… – Монах коротко улыбнулся, – повар в танковой части, освободившей Мон-Сен-Мартен, был еврей, с Нижнего Ист-Сайда. Он до войны в кошерной булочной работал. Он для нас бублики пек, то есть бейглы, и белостокские булочки. Именно такие, с луком… – Эмиль вытер губы носовым платком.

      Оглянувшись на очередь у прилавка, он велел:

      – Пошли. Пока документы у нас не проверяли, но лучше не попадаться на глаза новым властям… – Гольдберг понял, что ведет себя так же, как в оккупированной Бельгии:

      – Быстро я все вспомнил, – невесело подумал Эмиль, – но с освобождения и полугода не прошло. Я ничего не забыл… – он, немного, волновался за жену, но успокоил себя:

      – Роза тоже ничего не забыла. И она очень осторожна. Хотя она опять вызывающий костюм надела… – жена уехала в Требниц в знакомом костюме, цвета спелых ягод, и блузке пурпурного шелка. Эмиль почувствовал мгновенную, острую тоску:

      – Она утром такая красивая была. И ночью,