Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том первый. Нелли Шульман

что связь с ним и товарищем Яшей откладывается до завершения польской миссии. Серебрянский приехал из Требница, где он провел последние пару дней. Товарищу Яше, изображавшему еврея, бойца партизанского отряда, не с руки было появляться в обители, но визит в монастырь святой Ядвиги от него и не требовался.

      – Незачем, – весело сказал Наум Исаакович, просматривая список обитателей сиротского приюта, – все написано черным по белому, на бумаге… – по приказанию Эйтингона, комендант Требница, запросил у священника, главы приюта, данные о воспитанниках:

      – Они все подтасовали, – Наум Исаакович раскурил кубинскую сигару, – я больше, чем уверен, – он помахал списками, – что поляки, вовсе и не поляки. Они сначала еврейских детей прятали, а теперь за немецких ребятишек принялись… – из списка Эйтингона интересовали только двое мальчиков. Паук сообщил имена, под которыми жили сыновья профессора Кардозо. Наум Исаакович улыбнулся:

      – Вот и они. Жозеф и Себастьян Мерсье, уроженцы Бельгии, девяти лет от роду… – лицо Эйтингона, на мгновение, изменилось. Следующим шел Анри Мерсье, якобы брат близнецов, мальчик семи лет. Наум Исаакович, быстро, подсчитал:

      – Маргариты ровесник. Ерунда, Кардозо не скрыл бы еще одного сына. Он не может быть братом Маргариты, семья бы знала… – Серебрянский, успокаивающим тоном, заметил:

      – Наверняка, они подобрали еврейского мальчишку, Наум, выдали его за католика. Нас он не волнует… – Эйтингон поскреб чисто выбритый подбородок:

      – Думаю, ты прав. Как настроения, в Требнице… – товарища Яшу он послал в городок с единственной целью.

      Кроме стариков и детей, в монастыре, немцев, в Требнице, не осталось:

      – С ними мы разберемся, – решил Эйтингон, – отвезем в Бреслау, в тюрьму. Детей отправим в Германию, пусть ими тамошние коллеги занимаются, а старики пусть хоть все сдохнут… – Красная Армия, и польские милиционеры, появлялись в обители к шапочному разбору, как, смешливо, говорил Эйтингон.

      – Подождем пани Штерну, с отрядом, – заметил он Серебрянскому, – ты застрелишь, из-за угла, кого-то из местных поляков, а дальше их будет не остановить… – и Эйтингон и товарищ Яша помнили дореволюционные погромы:

      – Я тогда мальчишкой был, – подумал Наум Исаакович, – но стрелять научился. Мы отряды самообороны организовывали, на всякий случай… – родители не знали о поездках в лес, на окраине Могилева, где вырос Эйтингон, о стрельбе по мишеням и занятиям рукопашным боем:

      – Я в первый раз оружие взял в руки в двенадцать лет. Двадцатилетним в чека пришел, в партию вступил… – Наума Исааковича всегда раздражало, что Кукушка, младше его на два года, опережала Эйтингона по партийному стажу и званиям:

      – Потому, что она дочь Горского, – кисло подумал он – впрочем, личной смелости у нее не отнять. Мы с ней в одном госпитале лежали, в Москве. Меня в борьбе с бандами Савинкова ранили, а ее в антоновском