Между небом и тобой. Лоррен Фуше

для Помм и Шарлотты, каждая получит кольцо к своему восемнадцатилетию. Пока я надел твои часы сам, чтобы не потерять их, у меня на руке и мои, и твои рядом, можно подумать, я совсем уже псих. Часы твоего отца мне нравятся, но я люблю те, сверхплоские, которые ты мне подарила к тридцатой годовщине нашей свадьбы.

      Здороваюсь с завсегдатаями, оккупировавшими стойку бара. Свежие номера «Уэст-Франс» и «Телеграмм» переходят из рук в руки.

      – Кофе? – спрашивает Соаз.

      – Шампанского!

      Отмечаю событие твоим любимым напитком: сегодня я отдам нашему сыну твои часы, а это чего-то стоит.

      – Сейчас принесу, – глазом не моргнув говорит Соаз и минуту спустя ставит передо мной узкий фужер на ножке. Второй такой же остается на подносе, шампанского в нем на донышке. – Негоже пить одному. – Соаз берет бокал и чокается со мной.

      – За Лу! – говорю я.

      – За Лу!

      У Соаз была большая собака, Торпен, но какие-то гады ее отравили. Ты тогда вынырнула из своего тумана и рявкнула: надо их самих отравить, око за око, яд за яд! Из этого я заключил, что с головой у тебя все в порядке.

      Входит турист, требует мюскаде[47]. Соаз подает. Он ворчит:

      – Я вам что, младенец? Хочу нормальную порцию!

      Соаз наливает ему вторую порцию и уточняет:

      – Обычная порция здесь, на Груа, шестьдесят граммов.

      – В Лорьяне стаканы намного больше.

      – Да, в них входит двести, но это куда дороже. Здесь принято подавать вино в небольших стаканчиках. В прежние времена, когда матросы, очутившись на берегу, первым делом обходили все кабаки, так было спокойнее, меньше драк, меньше битых стекол.

      Я сижу на террасе, Лу, глазею на порт, жду нашего сына, слушаю, как подвывает ветер в вантах парусников, как разговаривают соседи, как звенят бокалы, когда рядом чокаются. К пристани идут люди – у местных руки в карманах, туристы навьючены не хуже верблюдов. Подъезжают и исчезают в трюме автомобили, пассажиры поднимаются по трапу. Сириана среди них нет. Почтовик отходит от причала. Прошу счет.

      – Я скоро вернусь, Соаз!

      Схожу-ка я пока поиграть в гольф, тем более что клюшка и мячи с собой. Я единственный из всех врачей мира ненавижу гольф. Не хвастаюсь, какое там, из-за этого меня, чего доброго, могли бы выкинуть из совета нашей профессиональной ассоциации. Но я не понимаю, почему коллегам нравится портить себе спину и приобретать воспаление плечевого и локтевого суставов. Кроме того, эта извращенная игра, на радость кардиологам, провоцирует инфаркты. Единственное преимущество гольфа – помогает разрядиться, сбросить напряжение. Сейчас здесь, на прибрежных скалах, кроме меня, никого – могу лупить по мячу изо всех сил.

      Возвращаюсь в кафе к следующему рейсу Шарю взглядом по набережной. Лоик, которого ты всегда называла «нашим красавчиком-мясником», пьет у стойки кофе. Он замечает лишние часы у меня на руке.

      – Хочу подарить Сириану часы отца Лу, – объясняю я ему.

      Мы с Лоиком протирали

47

Мюскаде – белое вино из виноградников бассейна Луары, изготавливается только из одного сорта винограда – «Мелон де Бургонь», и только оно, единственное из французских вин, имеет право на осадок, свидетельствующий об использовании особого метода выдержки. Именно осадок делает вино маслянистым и покалывающим язык.