Аудитор. Бронислава Бродская

куда же нам деваться? Я тебя прошу…

      – О чем?

      – Мы все увидимся в субботу у Лили в доме. Ты уж веди себя… ну, ты понимаешь…

      – Что я должен понимать?

      – Ну без резких движений. Мы – семья, а ты пока не ее член.

      – Ладно, не беспокойся. Я постараюсь.

      – Вот в этом я как-то сомневаюсь. Понимаешь, пап, ты – яркий лидер, тебе трудно везти себя "лоу профайл". – Ира употребила английское слово и сразу себя одернула: отец же по-английски не понимает.

      – Что ты сказала? Как?

      – Ну, скромно… что ли.

      – Действительно я – человек новый, буду к вам присматриваться. Мне все интересно. Честно.

      – Пап, я через 20 минут ухожу на работу. Но все-таки скажи мне: зачем ты вернулся? Можешь ты мне это сказать? Я должна понять причину, все должны понять… иначе точно ничего у нас не выйдет. Каждый знает: оттуда никто не возвращается, а ты вернулся… зачем?

      Отец молчал, то ли решив ничего не объяснять, то ли сказать свое обычное "ты все равно не поймешь", то ли все-таки тянул время, собираясь с мыслями. Ирина напряженно ждала:

      – Я ждал этого вопроса, сам хотел объясниться, но не знал как… Во-первых, откуда ты знаешь, что "никто не возвращается"? Такое бывает, хотя и исключительно редко. Вот и со мной случилось, потому что мне это было надо.

      – "Надо"? Как это?

      – Как ты говоришь, "там" никто уже об оставшихся не думает, а я думал… ничего о вас не знал, а мне очень хотелось знать все. Неизвестность была для меня страданием. Я не мог обрести покоя, и мне… разрешили.

      – Кто разрешил?

      – Не знаю. Просто вернули, чтобы я… посмотрел.

      – И все? Пап, ну сам подумай, как это для нас звучит? "Разрешили… вернули…" это бог? И вообще как там?

      – Что ты хочешь знать? Я когда-нибудь тебе объясню, но не сейчас. Иди на работу. Не мучь меня.

      – А ты мучаешься?

      – Да, мне трудно об этом говорить.

      – Почему ты о нас думал? Ты мог там думать? А мама? Мама думала? Другие? Ты мне расскажешь?

      – Постараюсь, но сейчас это не главное. Сейчас давай думать о субботе.

      – Ты волнуешься?

      – Да, конечно.

      – Серьезно? А что ты тогда, только и знаешь, что о пустяках говорить?

      – Это не пустяки. Это ваша жизнь. Я должен ее понять. За этим я и пришел. Правильно ли вы живете?

      – Что? Как это "правильно? Кто знает, как правильно?

      – Я знаю. Проверю и скажу. Иди, опоздаешь. А знаешь, я сегодня с тобой поеду. Подожди две минуты, я оденусь.

      Отец легонько дотронулся до Ириной щеки и пошел наверх. Он в первый раз коснулся ее кожи и Ира ощутила его руку, теплую, сухую, абсолютно живую. А тогда на похоронах она наклонилась над гробом и коснулась губами его бледного лба. Жуткое ощущение мороженого, холодного мяса. Папа превратился в тело и она в этом убедилась. А сейчас он живой, произошло чудо, в которое никто не верил. Но его нельзя было не принять, потому что нельзя не верить очевидному.

      В машине отец вальяжно откинулся на сидение. Ирине пришлось настоять, чтобы