Аудитор. Бронислава Бродская

здесь с ними последние десятилетия, что они все теперь полагаются именно на них, а он… умер давно, и его с ними не было в трудную минуту, а эти ребята были. Отцу следует это понять, и уважать других мужчин, даже, если они ему во внуки годятся:

      – Я должна тебе, папа, про них рассказать. Поверь, мне есть что…

      – Ну, расскажи, я могу послушать, только лучше мне самому о них судить.

      – Пап, ты и будешь судить. Они о тебе, кстати, тоже. Но ты же о них ничего не знаешь. Ты ни про кого ничего не знаешь. Даже про меня. Я тебе уже кое-что рассказывала, но прошло без малого тридцать лет, это много. Я тебе расскажу, а ты – мне.

      Отец, только что охотно и оживленно разговаривавший с ней о семье, теперь молчал, явно не хотел говорить о "там". Но Ирина не сдавалась, он обязан приоткрыть завесу своего ада, рая, что там у него было… она должна знать. Она прямо сейчас его спросит, хватит откладывать:

      – Пап, а умирать страшно?

      – Да, очень страшно.

      – Как? Ты про себя помнишь? Все время помнил?

      – Да, помнил, хотя вспоминал не так уж часто.

      – Как? Расскажи мне. Я, ведь, тогда пришла, но тебя уже не застала. Прости меня.

      – Да, что тут рассказывать. Ты и сама представляешь, как было дело: вышел на улицу, не дойдя до остановки, почувствовал себя плохо: дурнота, ноющая сильная боль за грудиной. Еле домой вернулся. Позвонил Саше-соседу в дверь, он прошел со мной в квартиру, помог мне снять пальто и я лег. Саша вызвал скорую, нитроглицерин мне не помогал.

      – Это ты попросил Сашу позвонить мне на работу?

      – Нет они сами звонили. Мне было не до того.

      – Ты чувствовал, что умираешь?

      – Да, нет, надеялся, что выкарабкаюсь.

      – А когда понял?

      – В какой-то момент понял. Боль стала невыносимой, мне даже показалось, что с такой болью я жить не смогу, хотел, чтобы она прекратилась любой ценой, даже ценой моей смерти. Мне сделали пару уколов, но ничего не помогло, там у меня внутри что-то рвалось, в глазах стало темнеть. Я еще различал смутные мелькающие лица, но они стали расплываться… жуткое ощущение нехватки воздуха и страшной тяжести, боль не проходила…

      – А помнишь свою последнюю мысль? Или я не должна спрашивать?

      – Ну, почему не должна. Я отвечу. Я четко понял, что мне конец, я ухожу и не вернусь, никого не увижу, меня не будет… а вы останетесь и это несправедливо.

      – Это тебя мучило: мы остаемся, а тебя не будет?

      – Да, что-то такое. В последний миг, я понял, что не хочу умирать, а умираю… это ужасно.

      – Пап, а Сашка тоже умер, от туберкулеза. Не смогли ему помочь.

      – Да, я знаю.

      Вот она дура: конечно он обо всех умерших знает. Тоже мне новость для него.

      Отец замолчал. То ли считал, что все рассказал, то ли ему было трудно говорить о миге своей смерти.

      – А потом? Как ты там очнулся? Какое это "там"? Я хочу знать. Что значит быть мертвым?

      – Понимаешь, я не хочу ничего от тебя скрывать, даже понимаю твой интерес, но, поверь, тебе трудно будет понять мои