Мангазея. Юрий Шестёра

быть, Давыд Васильевич. Не отрицаю. А вот и мой ответный ход, – сказал тот, переставив коня. – Шах!

      И они, сосредоточившись, снова углубились в игру. Сложившаяся на шахматной доске позиция уже не способствовала дальнейшим непринужденным разговорам.

      – Ну что же, Афанасий, доигрались мы с тобой до голых королей… Стало быть, ничья?

      – Уж это точно, Давыд Васильевич. Самая что ни на есть.

      – Не зря же я, видать, назвал тебя нахалом. Хорошо еще, что играли одни, а то бы от стыда оставалось бы только удавиться… – сокрушенно вздохнул тот. – Стыдоба, одним словом!

      – И что вы это так убиваетесь, Давыд Васильевич? – удивился Афанасий. – Неужто вас и на самом деле так задела ничья со мной? Подумаешь, эка невидаль!

      Воевода скептически посмотрел на него.

      – Молод ты еще, десятник! И к тому же, как и сам понимаешь, очень даже невысокого сословия. А я же ведь, несмотря на свое лишь дворянское происхождение, играл, по стечению ряда обстоятельств, конечно, с лучшими, заметь, представителями боярских родов России. Людьми прекрасно образованными и умными. И ни разу не то что не проигрывал, но даже не сводил с ними партии вничью. А тут… – и безнадежно махнул рукой.

      В комнате повисла напряженная тишина. И были только слышны потрескивания горящих свечей.

      – Ну да ладно, – нарушил ее воевода. – Признаюсь, меня действительно расстроила ничья с тобой. А может быть, и зря? – Он пристально посмотрел на Афанасия. – Может, действительно надо радоваться, что в коня корм? – И задумался. – Во всяком случае, предлагаю сыграть еще одну партию. Ты не будешь против?

      – Конечно, нет! – согласился тот с облегчением, подавленный искренностью признаний уважаемого им человека. – Только боюсь ее очередного исхода. – И пояснил: – Я ведь, если вы, Давыд Васильевич, успели заметить, уступать не привык. Причем никому.

      На этот раз тот усмехнулся:

      – Не бойся. Я постараюсь теперь быть настолько сосредоточенным и внимательным, чтобы больше не доставить тебе удовольствия, а себе расстройства.

      – Ежели так, то конечно, Давыд Васильевич!

      Они развернули шахматную доску и стали расставлять фигуры на ней.

      – Кстати, – заметил воевода, когда шахматная доска была готова для начала новой партии, – как у тебя, наладились ли отношения со своей прислугой?

      – Вполне, – насторожился тот.

      – Я так и думал. То-то она у тебя вся прямо-таки расцвела. Да и подозрительно округлилась к тому же, – хохотнул воевода.

      – Вы это к чему, Давыд Васильевич?

      – Да к тому, что, сдается мне, понести она может от тебя.

      Афанасий посмотрел ему в глаза:

      – А это что, возбраняется?!

      – Смотря как посмотреть, – уклончиво ответил тот.

      – Во всяком случае, я не стал менять ваших девиц как перчатки, чего вы почему-то очень убоялись.

      Воевода нахмурился.

      – Дерзить изволишь, десятник?!

      – Вынуждаете, Давыд Васильевич! Я хоть и отношусь, как вы выразились, к невысокому сословию, однако, смею вас заверить, понятие