Всю жизнь за синей птицей. Николай Озеров

и хорошо научилась, играть у сетки (в то время сделать это было не так просто). Она успешно выступала в парных играх, ей было присвоено высокое звание заслуженного мастера спорта. Я «подвел» Клочкову, но в театр успел, отделавшись легким испугом, – на следующий день был вывешен приказ: мне объявили замечание за то, что я опоздал на несколько минут.

      Эдуард Эдуардович хранил в своей коллекции спортивных призов и впервые учрежденную в 1947 году для теннисистов чемпионскую медаль. В финале эту почетную награду у Негребецкого оспаривал я. Это был наш десятый после войны матч, в девяти мне удалось одержать верх. Но десятый выиграл Негребецкий.

      Потом, будучи комментатором, уже спокойно и трезво оценивающим свое спортивное прошлое, я как-то спросил Негребецкого: «Эдик, скажи мне, пожалуйста, как ты выиграл у меня в Ленинграде?» Это был рассказ о том, как он готовился к поединку, придумал тактику, исходя из моих недостатков, и, четко выполнив свой план, добился победы. Я сидел, слушал его интересный рассказ, сам же думал о другом – о своем поражении в этом матче. У меня был свой рассказ, свое объяснение…

      Я был влюблен в одну девушку, собирался жениться. Она была со мной в Ленинграде. От одного ее взгляда сил на корте прибавлялось втрое. Но здесь, в Ленинграде, выяснилось, что мы хоть и долго, но плохо знаем друг друга. У каждого спортсмена есть свои привычки, свои обычаи. Я не был исключением. Перед каждым матчем в Москве я всегда ходил в Театр оперетты. Очень любил я этот театр! Смотрел какой-нибудь спектакль, только два акта, и шел домой. Здесь, в Ленинграде, у меня был другой маршрут – от гостиницы «Астория» до Театра имени Кирова. Шел и думал о предстоящей игре, о своей завтрашней тактике, словом, готовился, настраивался, успокаивался.

      Моя подруга стала ревновать меня, подозревая, что я хожу на свидания, и с каждым днем все больше убеждалась, что я «плохой». Мои друзья и тренеры старались ее успокоить, но все было напрасно. И за час до решающего матча, когда я готовился к финалу с Эдиком, открылась дверь, вошла она и сказала самую злую фразу, какую только смогла сказать в тот момент: «Все равно проиграешь». Весь матч я не мог отделаться от этой фразы. Проиграв, я перепрыгнул через сетку, поцеловал Негребецкого и убежал к Неве. Слез моих никто не видел. Но они были. Было очень горько. Словом, «жизнь была кончена». (Я вернул себе чемпионский титул, но случилось это через четыре года, в 1951 году. После бессонных ночей, минут отчаяния, душевных страданий, неудач, взлетов и падений.)

      Из Ленинграда в Москву я не поехал. Поехал в Таллинн. С благодарностью до сих пор вспоминаю трогательную заботу эстонских друзей о страдающем экс-чемпионе. В Таллинне я выиграл открытый чемпионат. С удовольствием вспоминаю свой поединок с… гроссмейстером Паулем Кересом. Нет, не за шахматной доской – мы сражались на теннисном корте. Не удивляйтесь, Керес был хорошим теннисистом.

      Начались неудачи, пошли сплошные поражения. На зимнем чемпионате я занял шестое место. В альбоме