Под лепестком несущего винта. Книга вторая. Геннадий Федорович Ильин

не хватало. Мне исполнилось двадцать пять лет, так что для успеха оставалась последняя пятилетка. Я уже давно заметил, что почти все гениальные научные открытия и изобретения, шедевры живописи и словесности созданы людьми не старше тридцати. И если этого не случилось во – время, шансов сделать карьеру почти не остаётся. Отступить? Почему бы и нет? Это только Чапаев никогда не отступал, но однажды нарушил свой принцип, за что и поплатился жизнью.

      Взвинченный предстоящими событиями, я прибыл в редакцию и поделился своими мыслями с Кашириным. Обойти его я не мог. Серёжа приложил немало сил, чтобы вырвать меня из цепких лап Туркестанского округа, и мой авантюрный финт оборачивался для него подставой.

      Но парень меня понял. Скорее всего, потому, что сам тосковал по полётам.

      – Попробуй, старик, – выслушав меня, с большим сомнением подвёл он итоги нашего разговора. – Но боюсь, что из твоей затеи ничего не получится. Шеф не из тех людей, кто запросто расстаётся с добычей. Может, он тебя и отпустит, но с такой характеристикой, что даже уркаган не позавидует.

      С неделю я терзался своими сомнениями, как Гамлет перед вопросом быть или не быть, но ослиное упрямство взяло верх над рассудком.

      Я попросил об аудиенции с генералом и в ближайший четверг был принят.

      – Ну, рассказывай, молодёжь, как служится на новом месте, – встретил он меня доброжелательной улыбкой.

      Нас разделял массивный стол под зелёным сукном, заставленный письменными аксессуарами, справа от Тюхтяева разместились несколько телефонных аппаратов, один из которых все почему – то называли «вертушкой», а слева стопкой высились рабочие документы.

      Я осторожно присел на краешек стула и коротко обрисовал положение дел.

      – Кроме того, – решился я перейти от общего к частному, – встретился с друзьями и однокашниками. Летают ребята, переучились на истребители нового поколения, да так летают, что дух захватывает!

      Умный мужик, генерал мгновенно отреагировал на моё слишком эмоциональное восклицание, улыбка исчезла с его лица, и он сухо произнёс:

      – Каждый выполняет свой долг по предназначению.

      – Так точно, товарищ генерал, – согласился я. – Только честно признаюсь, с некоторых пор затосковал я по полётам. Нельзя ли снова вернуться в авиацию?

      От неожиданности шеф хмыкнул, иронически осмотрел мою фигуру и со смешком на губах, ничего хорошего не предвещающим, сказал:

      – Да ты, дружище, нахал. Я, лично, оборвал все московские телефоны, чтобы перетащить тебя в Ленинград из провинции, ты бессовестно воспользовался этим, и теперь намереваешься удрать. Ничего не выйдет, голубчик! Иди и работай.

      Слова генерала, отлитые в металл, означали только одно: приговор окончательный, и обжалованию не подлежит. Что ж, это его право. Не зря в армии говорят: не можешь – научим, не хочешь – заставим.

      Огорчённый отказом чуть ли не до слёз, я поднялся и в отчаянии спросил:

      – Могу я надеяться на положительное