Сорок пять. Часть первая. Александр Дюма

В эту минуту паж приложил к губам два пальца… Бесконечная радость осветила черты осужденного – сродни блаженству неправедного богача, когда Лазарь смочил его пересохший язык каплей воды. Он узнал условный знак – столь нетерпеливо ожидаемый, обещавший ему помощь. Сальсед, отведя наконец глаза от лица пажа, схватил бумагу из рук Таншона – тот начинал уже тревожиться, видя колебания осужденного, – и принялся писать с лихорадочной поспешностью.

      – Он пишет! – пронесся шепот.

      – Он пишет! – повторила королева-мать с нескрываемой радостью.

      – Он пишет! – воскликнул король. – Черт возьми! Я его помилую!

      Вдруг Сальсед остановился и снова взглянул на загадочного пажа: условный знак повторился, и Сальсед продолжал писать. Вскоре он снова остановился и опять устремил взор на пажа, который усиленно повторял свои знаки, сопровождая их кивками головы.

      – Вы кончили? – Таншон был всецело занят лежавшей перед Сальседом бумагой.

      – Кончил, – ответил машинально Сальсед.

      – В таком случае подпишитесь.

      Сальсед подписался, не отрывая глаз от юноши. Таншон протянул руку к признанию.

      – Королю, королю одному! – Сальсед передал офицеру бумагу как-то нерешительно, точно побежденный воин, отдающий свое последнее оружие.

      – Если вы во всем чистосердечно сознались, господин Сальсед, то вы спасены, – сказал ему Таншон.

      Ироническая и вместе с тем несколько озабоченная улыбка скользнула по губам осужденного – он жадно вопрошал взглядом своего таинственного собеседника.

      Между тем Эрнотон, почувствовав утомление, решил опустить на землю свою неудобную ношу и разжал руки – паж соскользнул на землю. Вместе с ним скрылось видение, в котором черпал поддержку осужденный. Не видя его больше, Сальсед стал искать его глазами и вдруг крикнул с растерянным, полубезумным выражением лица:

      – Ну что же?!

      Никто не откликнулся.

      – Скорей, скорей, король уже держит бумагу! – возопил Сальсед. – Он сейчас начнет читать!

      Никто не двинулся с места. Тем временем король поспешно развертывал его признание.

      – Тысяча демонов! – кричал Сальсед. – Или меня обманули?! Но я узнал ее! Это была она!

      Король, прочтя первые же строки признания, пришел в ярость.

      – Негодяй! – воскликнул он, побледнев от гнева.

      – Что такое, сын мой? – забеспокоилась Екатерина.

      – А то, что он отрекается от своих показаний и заявляет, что ни в чем никогда не сознавался.

      – А еще что он пишет?

      – Заявляет о полной невиновности господ Гизов и о непричастности ко всем заговорам!

      – А может быть, это и правда? – пробормотала Екатерина.

      – Он лжет! – воскликнул король. – Лжет, как язычник!

      – А почему вы знаете? Их и в самом деле могли оклеветать. В своем чрезмерном рвении судьи, быть может, ложно истолковали показания.

      – Э, государыня! – воскликнул Генрих, не в силах дольше сдерживаться. – Я все слышал.

      – Вы, сын мой?!

      – Я.

      – Когда