Сорок пять. Часть первая. Александр Дюма

пути. Но раздвинутая ими стена зрителей снова смыкалась, причем первые оказывались последними, и наоборот.

      В это самое время стоявший на углу улицы Ваннери уже знакомый нам молодой человек соскочил с тумбы, на которую взобрался, – его тащил за собой мальчик лет шестнадцати, видно страстно увлеченный ужасным зрелищем. То были виконт Эрнотон де Карменж и его таинственный паж.

      – Скорее, скорее! – шептал паж своему спутнику. – Проскользните вперед, пока толпа не сомкнулась! Каждая минута дорога!

      – Вы, кажется, с ума сошли, мой юный друг… Нас непременно задавят!

      – Я хочу все видеть, и как можно ближе! – Повелительный тон явно был привычен для юноши.

      Эрнотон повиновался.

      – Ближе к лошадям! – настаивал паж. – Не отступайте от них ни на вершок, иначе мы не выберемся!

      – Но прежде вас разорвут в клочки!

      – Не беспокойтесь обо мне. Вперед, ради бога, вперед!

      – Лошади могут лягнуть!

      – Схватите за хвост последнюю – тогда ни одна лошадь не станет лягаться!

      Поддаваясь невольно непонятному влиянию этого необыкновенного юноши, собственно полуребенка, Эрнотон уцепился за хвост лошади, а паж крепко ухватил его за кожаный пояс. Продираясь сквозь толпу, волновавшуюся, как море, и цепкую, как частый кустарник, оставив здесь полу плаща, там – клочок камзола, дальше – кружевное жабо рубашки, они добрались одновременно с лошадьми до эшафота, где Сальсед терпел адские муки отчаяния.

      – Мы пришли? – Юноша, почти задыхаясь, почувствовал, что Эрнотон остановился.

      – Да, к счастью… я совершенно изнемогаю…

      – Ничего не вижу.

      – Встаньте передо мной.

      – Нет, нет, еще не время. А что там делается?

      – Вяжут узлы на веревках.

      – А он что делает?

      – Кто – он?

      – Осужденный.

      – Вращает во все стороны глазами, как ястреб, подкарауливающий добычу.

      Лошади стояли так близко от эшафота, что подручные палача легко привязали к рукам и ногам Сальседа постромки, прикрепленные к лошадиным хомутам. Почувствовав грубое прикосновение к ногам веревок, привязанных затяжной петлей, Сальсед испустил дикое рычание и последним, не поддающимся описанию взглядом окинул огромную площадь с сотней тысяч зрителей.

      – Сударь, – вежливо сказал, подойдя к нему, Таншон, – не желаете ли вы говорить с народом, прежде чем мы начнем? – И, нагнувшись к самому уху осужденного, он прибавил: – Чистосердечное признание… ради спасения жизни!..

      Сальсед пристально посмотрел на него, точно желая заглянуть в самую глубь его души, и взгляд его был, вероятно, настолько красноречив, что правда сама пошла ему навстречу и он прочел ее в глазах Таншона. Сальсед понял, что офицер искренен и исполнит, что обещал.

      – Вы видите, – продолжал тот, – что покинуты и для вас в этом мире нет другой надежды, кроме той, которую я открываю перед вами.

      – Ну, хорошо… – с хриплым вздохом проговорил Сальсед, – пусть угомонят толпу… Я согласен