Капитан Темпеста (сборник). Эмилио Сальгари

не трудно будет узнать. Стоит только порасспросить кое-кого у нас.

      – Может быть, эти дворяне были отправлены в Константинополь, вы не слыхали об этом?

      – Нет, и мне кажется, что у Мустафы были особые намерения относительно этих пленников… Вам желательно освободить их всех до вашего возвращения на родину?

      – Нет. Я приехала сюда в качестве капитана Темпеста исключительно с целью вырвать из ваших рук виконта Ле-Гюсьера, но если бы удалось освободить вместе с ним и остальных пленных, я, разумеется, была бы очень довольна.

      – А я до сих пор думал, что вы взялись за оружие против нас только из ненависти к мусульманам.

      – Вы ошиблись, Мулей-Эль-Кадель.

      – Очень рад этому, синьора… Хорошо, ваше желание будет исполнено. Сейчас неудобно пойти к Мустафе, но завтра днем я обязательно побываю у него и узнаю, где находится Ле-Гюсьер, будьте покойны. Сколько с вами будет спутников? Я приготовлю вам турецкие одежды, чтобы удобнее было вывести вас из Фамагусты. Сколько же нужно? Три?

      – Нет, пять, – сказал Перпиньяно. – По соседству с нами скрываются еще двое христиан – венецианских моряков. Они умирают с голода в затхлом погребе. Я обязан им спасением своей жизни, поэтому просил бы взять с собой и этих бедняков. Без нашей помощи они обречены на верную и ужасную смерть.

      – Отлично, – проговорил Мулей-Эль-Кадель. – Я хотя и бьюсь против христиан, потому что должен это делать как мусульманин, но я не палач их. Постарайтесь, чтобы эти люди завтра были здесь с вами.

      – Благодарю вас, эфенди. Я так и был уверен, что благородство и великодушие Дамасского Льва не уступят его доблести, – сказал венецианец.

      Молодой турок вежливо поклонился ему, по-рыцарски поцеловал руку герцогини и, приготовившись уходить, сказал:

      – Клянусь Кораном, что сдержу данное вам слово, синьора. Итак, до завтрашнего вечера.

      – Благодарю и я вас, Мулей-Эль-Кадель, с дрожью в голосе промолвила герцогиня, видимо, тронутая. – Когда я вернусь на родину, скажу там, что нашла и между мусульманами людей не менее великодушных, чем благородные венецианцы.

      – Это будет большой честью для нас, – ответил сын дамасского паши. – Прощайте, синьора, или, вернее, до свидания!

      Эль-Кадур выпустил молодого турка вместе с его слугами и собаками, после чего тщательно закрыл выход и возвратился на свое место возле ложа герцогини.

      Араб только вздохнул.

      – А вы вполне уверены в честности и великодушии Мулей-Эль-Каделя, синьора? – вдруг спросил Перпиньяно.

      – Вполне. Разве у вас есть сомнения на этот счет, синьор Перпиньяно?

      – Я вообще не доверяю туркам.

      – Вообще, это понятно, синьор, но Мулей-Эль-Кадель составляет исключение среди своих единоплеменников… А ты что скажешь, Эль-Кадур? Можно доверять Мулею-Эль-Каделю?

      – Он клялся Кораном, – коротко ответил араб.

      – В таком случае действительно сомневаться более нечего: сдерживать клятву Кораном или на Коране считает себя даже самый негодный из мусульман, – сказал лейтенант. –