Золотая крыса. Елена Новикова

скрестили наши руки – и выпили. И поцеловались. И еще… И снова выпили. Только каждый – из бокала другого. И снова поцеловались. А потом пили по очереди сначала – из его бокала, а потом – из моего. Я швырнула свой в раковину и протянула руку к его бокалу, но Илья опередил меня, наклонился, положил бокал на пол – и раздавил его ногой.

      – Вы знаете, что это означает? – засмеялась я.

      – Конечно, серьезно ответил он. – Теперь нет меня отдельно от вас, и нет вас отдельно от меня. Есть мы… – Он обнял меня.

      – Не помню, от кого я сегодня слышала, что он не куролесит, когда выпьет?

      Илья улыбнулся, и родинка над левой бровью шевельнулась точно как у Бородавчика, когда я ласкала его.

      «А может…»

      Илья закрыл мне рот поцелуем.

      – Это я, – сказал он. – Я вернулся.

      Волшебная палочка

      Он ждал этого десять лет. Десять лет и шестнадцать дней. Представлял себе – в лицах, в деталях – как они войдут, как заставят его подняться, как будут прятать глаза, словно стыдясь того, что именно им выпало сообщить ему эту черную весть. Последнюю в его жизни. Поэтому, а еще – чтобы он не заметил в глубине этих сочувствующих глаз искру откровенной радости от того, что иногда, пусть редко, но все же в этом мире торжествует справедливость.

      Он был готов к этому все десять лет. Он научился управлять мышцами своего лица, ему хотелось, чтобы ни один мускул не дрогнул, когда ему сообщат это. Много раз в его воображении представала одна и та же картина: он просыпается от зловещего грохота и лязга открываемой среди ночи двери; они молча входят, молча становятся полукругом и повелительным жестом один из них заставляет его встать. Затем суровым голосом оглашает решение верховного судьи, отклонившего последнюю апелляцию, а он хохочет им в лицо и просит принести тарелку наваристых щей, пахнущих детством, домом и матерью, а еще – бутылку водки и пачку папирос. Не сигарет, а именно папирос, которые курил отец, а за ним и все те нетрезвые однодневки, которых его вынуждали называть ненавистным ему словом «папа».

      В реальности все прошло так, словно игралась пьеса, автором которой был он. Актеры действовали безукоризненно, только голос главного героя беспомощно дрогнул в самом неподходящем месте.

      – Вам нужен священник?

      – Пусть придет. – (Вот тут-то голос-предатель и дрогнул).

      Они оставили его, и в тот же миг дверь распахнулась снова.

      – Ты звал меня, сын мой?

      – Вас неверно информировали, – холодно произнес он, считая, что уже справился с чувствами. Но рыдания вдруг самовольно вырвались из его сердца, и он с воплем упал в ноги святого отца.

      – Почему сегодня? Ответьте мне, вы, представитель Всевышнего на земле! Дайте мне еще один месяц! Неделю! Хотя бы день!

      – Зачем тебе день, сын мой? Он пролетит, как предыдущие, и завтрашнее утро наступит так же неотвратимо, как и сегодняшнее. День нужен тому, кто мечтает спастись – и имеет