Гость. Александр Проханов

и Веронову казалось, что щелкают клювы, хлопают перья, и стая вот-вот улетит.

      Наконец все расселись и понемногу утихли. Исаак Моисеевич занял место в президиуме, постукивая пальцем по стакану, и призывая к тишине.

      – Объявляю внеочередное собрание «Мемориала» открытым. Очень тревожно на сердце, когда видишь, как вновь поднимают из могилы Сталина. Ставят ему памятники, прославляют по радио и телевидению. Забыли, какой он кровавый изверг, и нас готовят ко второму пришествию Сталина. Мы, общество «Мемориал», должны обратиться к народу, к власти, к Президенту с предупреждением о грозящей опасности. С призывом провести десталинизацию, как она проводилась в годы Хрущева и Горбачева, и вырвать корень сталинизма из нашей русской почвы.

      Исаак Моисеевич обвел зал тревожными глазами, желая убедиться, что призыв его услышан. Из зала раздалось несколько возгласов:

      – Президент сам из КГБ, он сталинист!

      – Надо не просить, а требовать! Именем всех расстрелянных!

      – Любо! – ухнул, как филин, казак и умолк, втянул голову в плечи.

      Веронов чувствовал возбуждение зала, нетерпеливые волны возмущения, страдания, закипающей ярости. Пузырь взбухал. Сюрприз, который Веронов приготовил для зала, стоял у стены, укрытый холстом.

      Исаак Моисеевич высматривал в зале наиболее активных, указывал пальцем:

      – Вы хотели сказать, Софья Львовна! Вы поднимали руку!

      Из зала на сцену пошла невысокая хрупкая женщина, в поношенной кофте, с седой головой. Ее движения были порывисты, словно она вырывалась из чьих-то цепких объятий. У нее на шее был большой розовый зоб, перевитый синей веной. Когда она стала говорить, зоб начал краснеть, наливаться и жила пульсировала, готовая лопнуть.

      – Вы знаете, мой дедушка, Франц Генрихович Беркович, был адъютантом у Уборевича. Он воевал за эту власть в Бесарабии, в Туркестане с басмачами. Он был награжден орденами, был красным командиром. Его арестовали по делу Уборевича. Его голого ставили в яму с ледяной водой, чтобы он дал показания на Уборевича. У него ноги стали синие и в них завелись черви. Его расстреляли по личному приказу Сталина. Я узнала имя следователя, который выбивал показания. Так пусть же дети и внуки этого следователя поедут к той яме и упадут на колени, станут вымаливать прощение. Я бы хотела заглянуть в их глаза, чтобы в этих глазах шевелились черви, которые завелись в ногах моего деда. Пусть на каждом доме, где жил палач, висит знак: «Здесь жил сталинский изверг. Люди, плюньте на порог этого дома!»

      Ее зоб казался огромным красным корнеплодом, выросшем на шее. Голос клокотал, обрывался, и она была готова упасть со сцены.

      Ее подхватили и усадили на место. Раздавались возгласы:

      – Всех палачей-сталинистов заочно судить!

      – Бирку на дом – «Здесь жил палач»!

      – Вырыть их из могил вместе со Сталиным!

      – Любо! – ухнул казак и втянул голову в тучные, с эполетами, плечи.

      – Вот вы, вы, Николай