Смерть Ахиллеса. Борис Акунин

молодому человеку в глаза чуть ли не с мольбой. – Дайте честное слово, что не станете участвовать в расследовании, и мы разойдемся друзьями.

      – Быть вашим другом счел бы за честь, но вы требуете невозможного, – (печально произнес Фандорин. Маса шепнул ему на ухо:

      – Господин, я не понимаю, что вам говорит этот человек с красивыми усами, но чувствую опасность. Не разумнее ли будет напасть первыми и перебить этих самураев, пока они не изготовились? У меня в рукаве ваш маленький пистолет и еще тот кастет, который я купил себе в Париже. Очень хочется его опробовать.

      – Маса, оставь свои разбойничьи замашки, – ответил слуге Эраст Петрович. – Я буду драться с этими господами честно, по очереди.

      – О-о, тогда это надолго, – протянул японец и, отойдя к стене, сел на пол.

      – Господа, – попытался воззвать Фандорин к благоразумию офицеров, – поверьте мне, у вас ничего не выйдет. Только зря время потеряете…

      – Не надо лишних слов, – перебил его Гукмасов. – Ваш японец умеет заряжать дуэльные пистолеты? Нет? Тогда заряди ты, Эйхгольц.

      Противники снова разобрали пистолеты и натянули платок. Есаул был угрюм и решителен, у Фандорина же вид был скорее сконфуженный. По команде (теперь отсчитывал Баранов) Гукмасов вхолостую щелкнул курком, а Эраст Петрович не выстрелил вовсе. Смертельно побледнев, есаул процедил:

      – Стреляйте, Фандорин, и будьте прокляты. А вы, господа, решите, кто следующий. И забаррикадируйте дверь, чтоб не лезли! Не выпускайте его отсюда живым.

      – Вы не желаете меня выслушать, а зря, – сказал коллежский асессор, взмахнув заряженным пистолетом. – Я вам говорю, со жребием у вас ничего не выйдет. У меня редкий дар, господа, – ужасно везет в азартные игры. Необъяснимый феномен. Я уж давно свыкся. Очевидно все дело в том, что моему покойному батюшке столь же редкостно не везло. Я выигрываю всегда и в любые игры, и оттого терпеть их не могу. – Он обвел ясным взглядом хмурые лица офицеров. – Не верите? Вот видите империал? – Эраст Петрович достал из кармана золотой и протянул Эйхгольцу. – Бросайте, барон, а я угадаю, орел или решка.

      Оглянувшись на Гукмасова и Баранова, барон, молодой офицерик с едва пробивающимися усиками, пожал плечами и подбросил монету.

      Она еще вертелась в воздухе, а Фандорин уже сказал:

      – Не знаю… Ну, допустим, орел.

      – Орел, – подтвердил Эйхгольц и бросил еще раз.

      – Снова орел, – скучливо произнес коллежский асессор.

      – Орел! – воскликнул барон. – Ей-богу, господа, смотрите!

      – Ну-ка, Митя, еще, – сказал ему Гукмасов.

      – Решка, – приговорил Эраст Петрович, глядя в сторону.

      Воцарилось гробовое молчание. На распростертую ладонь барона Фандорин даже не взглянул.

      – Я же вам говорил. Маса, икоо. Овари да.[3] Прощайте, господа.

      Офицеры с суеверным ужасом смотрели, как чиновник и его японский слуга идут к двери.

      Бледный Гукмасов сказал вслед:

      – Фандорин,

3

Идем, Маса. Кончено (яп.)