Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Том 1. Борис Яковлевич Алексин

Теперь ее Наденькой-то только барин да я вот по старости называю, остальные-то ее Надеждой Евграфовной величают, да и то ведь ей уж за сорок. А замуж она так и не вышла. Однако заболталась я, пойду кого-нибудь пошлю за барином-то. А вы, барыня, раздевайтесь, проходите пока в Митину комнату, а барин приедет, определим, как вас устроить. И Наталья вышла из столовой. Митя и Анюта зашли в небольшую комнату, расположенную рядом со столовой.

      – Вот это моя комната, – сказал Митя. – Здесь когда-то папе пришлось целый лазарет устроить, когда Володя, Нина и Боря болели дифтеритом, я тебе рассказывал. А потом, когда я подрос и меня отделили от сестер, эту комнату мне отвели. Смотри-ка и календарь мой висит и листок не оторванный, последний.

      Это был последний день моего пребывания в Рябково. Он показал на отрывной календарь за 1902 год, на котором так и не отрывались листки с 25 августа. – Сколько времени прошло. Как здесь было шумно и весело тогда и как пусто и тихо теперь. Однако где же мы будем жить? Ведь эта комната нам будет мала, – спросил он жену, которая с интересом, удивлением и некоторым испугом разглядывала все вокруг. Для нее все было так необычно и удивительно. Она впервые в жизни попала в старый помещичий дом, до этого о таких домах она только в книжках читала.

      – Да ты раздевайся, Анюта, раздевайся, ведь мы теперь дома, – говорил Дмитрий Болеславович, помогая жене снять шляпу и запылившееся дорожное пальто. В это время послышались быстрые, но тяжелые шаги и в комнату вошел Болеслав Павлович.

      – Здравствуй, блудный сын, что же это ты не телеграфировал? А? Ну, показывай свою сибирскую красавицу, мне уж Наталья сейчас по дороге успела сказать, что ты и жениться успел, отца не спросившись. Ну что же ты. Э-э, да ты такой тюлень, пока повернешься да раздумаешься… Я уж лучше сам ее рассмотрю.

      С этими словами Болеслав Павлович взял за руки вставшую при его приходе Анюту, повернул ее лицом к окну и уставился на нее своими серыми, еще блестящими, настойчивыми глазами, а она, покраснев от смущения, от этого бесцеремонного обращения, готова была заплакать. Да и Митя чувствовал себя не очень ловко.

      – Эх, да ведь она и на самом деле красавица! Вот это отхватил жар-птицу! Да как же это вы за него замуж-то решились пойти? Ну ничего, ничего, не обижайтесь на меня старика, что я так вот попросту с вами обращаюсь, – продолжал Болеслав Павлович, заметив смущение Анюты. – Вы на самом деле красивы, и это же не порок. Красоту надо беречь, вот сумеет ли он, – кивнул он на Митю. – Ну, ну, теперь ты взъерошился. Будет вам. Скажите-ка, как вас дома звали? Нюта? – повторил он ее имя, которое Анна Николаевна от смущения произнесла еле слышным шепотом.

      – Можно и я вас, нет тебя, так называть буду? – Анюта наклонила голову. – Ну вот и хорошо! А теперь я тебя, Нюта, поцелую, поздоровайся со мной, и он трижды расцеловал Анюту. А затем поцеловал в лоб и сына.

      Анюта, ошеломленная неожиданным появлением свекра, его бесцеремонным обращением, которое в то же время было явно доброжелательным и простым, невольно вспомнила порывистую